|
|
ГИБЕЛЬ ЕВРЕЙСКОЙ КОВНЫ
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:09 | Сообщение # 16 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕЙСКАЯ РЕЛИГИЯ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ В Большой Советской Энциклопедии (2-ое издание, т. 19, стр. 377-378, 1952 г.) о иудаизме сказано следующее:
«Эксплуататорские
элементы среди евреев стремились сохранить и развить национальную
обособленность евреев. Орудием в их руках была религия. До середины 19-го века органами самоуправления была кагальная организация, группировавшаяся вокруг синагоги и раввинов, толкователей религиозного закона. Через кагальную общину еврейская буржуазия и духовенство жестоко эксплуатировали трудящихся. Кагальная община во главе с раввином
играла крайне реакционную роль по отношению к трудящимся., искусственно
создавая их обособленность от трудящихся других национальностей.
Руководители еврейских общин стремились затушевать классовое расслоение и
классовую борьбу среди евреев, ослабить классовое самосознание
еврейского пролетариата и трудящейся бедноты».
И дальше там же читаем:
"После образования на территории Палестины государства Израиль, юдаизм
стал в нем официальным культом. Он по прежнему
играет реакционную роль 1И используется еврейской буржуазией... и
международным империализмом, как средство духовного порабощения
еврейских трудящихся масс".
Этот вздор о роли и значении
еврейской религии преподносится советским читателям, начиная с 1918
года, когда при Народном Комиссариате по делам о национальностях,
возглавляемом Сталиным, был учрежден "Еврейский Комиссариат". Борьбой с
еврейской религией усиленно занялась и евсекция, существовавшая при
коммунистической партии до 1930 г.
Поход на еврейского Бога, на
еврейскую религию и ее служителей начался с первых месяцев утверждения
советского режима. Даже в период Нэпа, когда власть пошла на большие
уступки в экономической области, борьба с религией продолжалась на
широком фронте. А с ликвидацией Нэпа, когда евреи стали 'покидать
местечки, где на протяжении столетий сложился прочный быт с укоренившимися религиозными традициями, борьба с религией стала принимать все более ожесточенные формы.1
"Еврейский Комиссариат" взял
в свои руки с самого начала контроль над всеми еврейскими социальными и
благотворительными учреждениями, как больницы, сиротские дома,
богадельни и пр. С первых месяцев 1918 года стали возникать конфликты с
еврейским населением на религиозной почве. В 1919-м и в последующие годы
Еврейская секция ("Е'всекция") коммунистической партии систематически
занялась ликвидацией еврейских общинных учреждений.
С первой половины 1920-х
годов усилилась атеистическая пропаганда и был инсценирован ряд кампаний
против еврейской религии и публичных "показательных процессов" против
религиозных учреждений — хедеров, ешиботов и синагог. Выступавшие иа
этих процессах в качестве прокуроров и подставных свидетелей еврейские
коммунисты не останавливались перед измышлениями и фальсификациями.
Иногда какому-нибудь коммунисту предоставлялось "слово в защиту
еврейской религии", и он разыгрывал роль верующего еврея, чтобы затем, к
концу процесса, сдать свои позиции и капитулировать.
Такой публичный суд над
еврейской религией состоялся в Киеве в 1921-м году. Не без умысла суд
этот был организован в день еврейского Нового года. Советские газеты
призвали коммунистов и беспартийных еврейских рабочих, как и "евреев
вообще", присутствовать на суде над религией. Суд происходил в одной из
больших зал бывшего Окружного суда, где за 10 лет перед тем происходил
процесс Бейлиса. Суд происходил на идиш.
Первой "обвиняемой" была
старая женщина, вина которой состояла в том, что она посылала своих
детей в хедер и ешибот, в которых "затемняют сознание обучением
религиозным и другим контрреволюционным предметам". "Почему, — спросил
судья, — вы не посылаете детей своих в коммунистические школы, где их
воспитали бы в коммунистическом духе и освободили от религиозных
предубеждений и суеверий?" Ответ старухи гласил, что она не
"пролетарского происхождения", выросла среди раввинов, резников,
синагогальных служек и не может отравлять своих детей коммунистическим
учением. Ее выводят из зала.
Вводят в зал раввина с бородой и пейсами, в тради
1
Обширный
материал о положении еврейской религии в эту эпоху собран в труде А. А.
Гершуни, «Еврейство в Советской России» (Иерусалим, 1964, иврит).
ционном головном уборе. На
вопрос председателя суда, почему он возглавляет ешиботы и хедера, в
которых отравляют еврейскую молодежь "религиозными небылицами и
национальным шовинизмом", наряженный раввином "сви* детель" отвечает: "Я
это делаю сознательно, чтобы держать народные массы в невежестве и в
повиновении буржуазии"... — "Что сказано в вашем Талмуде?" — спрашивает
"свидетеля" судья. — "Сказано, — отвечает он, — лучшего из гоев убей"...
Эта фраза вызывает в зале протесты. Свидетелю кричат: "Вы — невежда, и
слова ваши
—
святотатство". Протестующих выводят из зала. Выступает другой
"свидетель", изображающий "буржуя", нарядно одетого, с бриллиантами на
кольцах. Он заявляет, что еврейская буржуазия заинтересована в том,
чтобы религия держала в рабстве еврейские массы и парализовала в них
стремление к борьбе за освобождение от ига капитализма. После
выступления таких "свидетелей" обвинитель заявляет, что еврейская
религия, как и все другие религии, служит орудием экономического
угнетения трудящихся. Поэтому пролетариат решил ликвидировать все
религиозные и национальные учреждения. Местный еврейский общественный
деятель Мошэ Розенблат имеет мужество обратиться к суду со следующими
словами: "Вы, красные судьи, ничему не научились и ничего не забыли.
Десять лет тому назад черная сотня посадила в этом зале на скамью
подсудимых Менделя Бейлиса по обвинению в кровавом навете. Черносотенные
судьи пытались очернить еврейскую религию, Тору, Талмуд, — все, что
дорого еврейству. Теперь вы, как истые антисемиты и ненавистники евреев,
повторяете те же наветы на еврейскую религию и на еврейские духовные
ценности"... После того, как слова Розенблата вызвали бурю аплодисментов
в зале, председатель суда приказал арестовать Розенблата. Этим
"судебное следствие" закончилось, и судьи в напряженной атмосфере,
царившей в зале, вынесли "смертный приговор еврейской религии".2 В 1921-м году были инсценированы такие же "суды" над хедером в Витебске,
над ешиботом в Ростове, и вскоре хедера и ешиботы были в
административном порядке закрыты и запрещены. Однако, в течение долгих
лет хедера
еще продолжали вести подпольное существование. Сотрудник нью-йоркского еженедельника "Гадоар" Даниил Пер
«В эпоху революции», сборник, идиш, стр. 385.
ский в 1930-м году посетил Минск и описал такой нелегальный хедер.
Вслед за разгромом хедеров и
ешиботов в 1923-м году начался поход на синагоги. Еврейский Комиссариат
опубликовал приказ о реквизиции синагогальных зданий якобы для нужд
"борьбы с безграмотностью". В том же году и под аналогичным предлогом
возникла угроза реквизиции центральной московской синагоги на Маросейке.
Властям был подан протест. В этом протесте, между прочим, сообщалось об
уже состоявшемся закрытии синагог в целом ряде городов: Витебске,
Минске, Смоленске, Гомеле, Киеве, Новозыбкове, Конотопе, Орле, Харькове,
Одессе, Таганроге, Бобруйске, Режице, Симферополе;, Евпатории, Алуште,
Бирзуле, Вятке, Семеновке и др.3
Московскую синагогу удалось отстоять благодаря ходатайству раввина Мазэ перед Дзержинским и Калининым.
В Одессе в 1925-м году была
реквизирована т. н. "Бродская" синагога, основанная в прошлом веке
выходцами из галицийекого города Броды. Протесты прихожан вынудили
украинское правительство отменить реквизицию синагоги, но Евсекция все
же настояла на ней. В 1926-м году была реквизирована главная синагога в
Киеве на Рогнединской улице и превращена в клуб.4
В ряде городов при закрытии синагог доходило до рукопашных стычек с прихожанами.
В 1928-м году в Полтаве
Евсекция накануне еврейского Нового года потребовала передачи здания
синагоги под клуб. Прихожане обратились к правительству Украины, прося
отсрочить реквизицию синагоги до окончания еврейских осенних праздников.
Тем не менее, синагога была реквизирована. Об этом случае было затем
опубликовано в брошюре, носившей издевательское название "Раввин и
проститутка".
Раввинов и других лиц,
связанных с клиром, обвиняли и в "троцкизме", и в агитации против
Биробиджана; сажали в тюрьмы, ссылали в концлагери. В Гомеле состоялся
процесс 10 резников, приговоренных к нескольким годам тюрьмы.
В 1924 году побывал в
Советском Союзе американский раввин Глезер. По возвращении в Америку он
сообщил .в печати, что квартиры раввинов в Минске реквизированы,
3
«Рассвет» 1923 г. № 33-35, август-сентябрь. В этом журнале, выходившем в Берлине, был сгруппирован обширный материал о преследовании еврейской религии в Советской России.
4
«Рассвет», № 40 за 1926 г.
что здания синагог
превращены в клубы, а еврейские кладбища — в общественные парки.
Особенно нашумело закрытие кладбища в Вильне. После разоблачения Глезера
30 раввинов и других евреев были арестованы по обвинению в том, что
американский раввин по их наущению ведет антисоветскую пропаганду в
Америке...
Еще с начала 1920-х годов
коммунисты устраивали "красные сейдеры" на Пасху, старались запретить
выпечку мацы. Ввоз мацы из заграницы (из Америки, Германии, Польши,
Латвии, Франции, Палестины и т. д.) то разрешался, то запрещался. В
праздники, особенно при закрытии синагог, обычно происходили реквизиции
талесов, свитков Торы, молитвенников, религиозных книг.
По примеру православной
"Живой Церкви", одно время евсеки пытались создать и "Живую Синагогу" с
целью внести раздоры в среду верующих. Такой опыт был проделан в Полтаве
в 1924-м году. В этой'
"Живой Синагоге" женщины молились вместе с мужчинами, их наравне с
мужчинами призывали к чтению Торы, в проповедях подчеркивалась
положительная роль "трудящихся" и отрицательная роль еврейской
буржуазии, а в синагоге на видном месте вывешивался портрет Ленина.
Однако, из этой затеи ничего
не вышло: раскола в еврейской среде среди верующих вызвать не удалось. В
Минске евсеки создали было "Красную общину" <во главе с "красным"
раввином, который произносил в синагоге коммунистические проповеди. Но и
эта попытка евсеков не привлекла верующие еврейские круги. Кой-где
появились "коммунизаны-раввины", но подавляющее большинство раввинов и
духовных лиц шли на всякие лишения, но не вступали в компромиссы с
безбожной властью.
Еврейская молодежь,
организованная в Союз коммунистической молодежи под руководством
евсекции, вела усиленную атеистическую пропаганду. Своими эксцессами
евсекция и комсомол вносили много горечи в еврейскую семью. Так, в
печати был отмечен случай в Кременчуге, когда верующий еврей был доведен
до самоубийства поведением своей дочери-комсомолки. На его похоронах
толпа готова была расправиться с виновницей этой трагедии.
Не раз особое внимание
властей привлекал к себе вопрос о кошерном убое скота и птицы, как и
обряд обрезания мальчиков. Преследования в этой области начались еще в
начале двадцатых годов. В 1922 году начался также поход на день
субботний, как день традиционного отдыха. В ряде городов пытались
объявить днем отдыха воскресенье или понедельник; в школах, по требованию евсекции, шли занятия в субботу, и днем отдыха было воскресенье.
В 1920 г. евсеки устроили в
Витебске "Иомкипурник"; они проводили в Судный день т. н. "общественные
работы" с торжественными шествиями под музыку по улицам города. В
1923-нм году такой же "Иомкипурник" был устроен в Минске. А в Одессе был
устроен и показательный суд над Иом-кипуром. Комсомольцы-евсеки
ворвались в Бродскую синагогу, разогнали молящихся и демонстративно ели
хлеб на глазах постившихся молящихся. В другой одесской синагоге на
Мещанской улице дошло до рукопашного боя между евсеками и прихожанами, —
вмешалась Че-ка, — разумеется, арестовавшая прихожан. В Минске в вечер
Кол-Иидрэ, когда синагоги были переполнены, комсомольцы из союза
безбожников устроили уличные манифестации с плакатами, на которых были
изображены раввин, целующийся с священником, с надписью: "Долой раввинов
и попов". Под этим же названием вышла и антирелигиозная брошюра,
написанная перешедшей к коммунистам известной деятельницей Бунда, М.
Фрумкиной-Эстер.
За один 1928 год,—писал Вальтер Коларж в своей английской книге,5—было закрыто свыше 60 синагог. В последующие годы происходили массовые
закрытия синагог под предлогом, что это были не дома молитвы, а "клубы
барышников, нэпманов, нуворишей". Соратник Маяковского, поэт Николай
Асеев, лауреат сталинской премии, также изображал в сво^х стихах
еврейский молитвенный дом, как "клуб нэпманов".
Обычно закрытию синагог
предшествовали атеистические демонстрации. Так, были закрыты хоральные
синагоги в Минске, Одессе, Харькове, Киеве. Плакаты демонстрантов
призывали: "Долой религию! Да здравствует пролетарская культура!"
Киевская синагога была отдана под клуб "еврейским трудящимся,
празднующим победу над клерикализмом".
Спустя десятилетие, в
1937-1938 г.г. поход против раввинов и синагог велся уже под новым
лозунгом — "борьбы с фашистским шпионажем". В 1938 г. в московской
центральной синагоге открыли "враждебное раввинское гнездо", арестовали
раввинов и ряд прихожан. Обвинение в фашизме выдвигалось и против
служителей других исповеданий, но в
отношении представителей еврейской религии оно было особенно
бессмысленно, так как в России под фашизмом в первую очередь понимались
гитлеровцы. В
«Религия в Советском Союзе», Нью-Йорк, 1961.
пропаганде говорилось, что
нацисты "уничтожают еврейский пролетариат", — но действуют "в
трогательном единении с еврейской буржуазией".
В соответствии с
атеистическим курсом коммунистической партии систематически наносились
удар за ударом всем исповеданиям в Сов. России. Различные
коммунистические организации, как Комсомол и движение пионеров, пытались
охватить широкие круги молодежи в стране. Создана была и специальная
организация для этой цели — "Союз воинствующих безбожников", в котором в
1932 году числилось свыше 5 миллионов членов, в 1935 — 13 миллионов, а в
1937 — 22 миллиона.
Этот воинствующий атеизм
лишь в небольшой мере мог заразить еврейскую религиозную среду. Идейное
влияние коммунизма среди евреев было ничтожно, да и на этот путь мало
возлагала надежды и власть, и партия. Даже евсекция не оправдала
возложенных на нее надежд, и не случайно она была ликвидирована в 1930
году. Центр тяжести в борьбе с клерикализмом диктатура стала возлагать
на репрессии и преследования.
В этом отношении показателен эпизод, который рассказан в "Безбожнике"6 незадолго до второй Мировой войны. В Москве была разгромлена "еврейская
контрреволюционная группа", во главе которой стояли руководители
хоральной синагоги: раввин Медалье, бывшие купцы и фабриканты Урысон,
Брауде и "другие аналогичные религиозные авторитеты". Эта группа была
обвинена в
таких "преступлениях", как выпечка мацы, продажа ее и т. д. На
полученные доходы содержалась "целая сеть нелегальных религиозных школ и
ешиботов" (из которых — два ешибота в Москве).
Эти штрихи к картине
положения еврейской религии в Советской России достаточно ярко рисуют
нам непримиримость, с которой партия и власть, опираясь на органы на
местах и на еврейских коммунистов, с первых же лет революции относились к
верующим евреям и к созданным ими учреждениям — синагогам, религиозным
школам, к раввинам и преподавателям Торы и Талмуда.
М. Дэктер в 1963 г.7 подвел итоги положению еврейской религии, которые стоит привести: "Все
вероисповедания в Советском Союзе, — писал он, — ведут неустойчивое
существование из-за враждебного отношения комму
« От 21 сентября 1938 г. В авторитетном журнале "Foreign Affairs", выходящем в Соединенных Штатах.
нистической идеологии к
религии вообще. Однако, иудаизм в Советском Союзе дискриминируется
больше других вероисповеданий. Еврейские религиозные общины лишены и тех
немногих прав, которые другим исповеданиям предоставлены. Раввинам и
синагогам не разрешено то, что разрешено Святейшему Синоду русской
православной церкви, Всесоюзному Совету Евангелических
христиан-баптистов, Националистическому органу Армянской Церкви,
Лютеранской Церкви в Латвии и Эстонии или Мусульманскому Совету в
Центральной Азии и Казахстане. Им всем предоставлено право издания
религиозных журналов и книг, молитвенников, Библии, Корана (последний
издан в Советском Союзе и по-арабски) — в то время, как евреи в
Советском Союзе этого права лишены. Библия в Советском Союзе не была
издана на иврит с 1917-го года. Издание Ветхого Завета даже по-русски
запрещено, как запрещено и изучение иврит. С первой половины 20-х годов
не были изданы молитвенники. Только в 1958-м году был издан молитвенник
(сидур) в
количестве 3000 экземпляров в то время, как баптисты, лютеране
выпускают свои молитвенники и календари, не говоря уже о православной
церкви, которая издает ежемесячно "Вестник Московской патриархии".
Больно бьет по религиозному
еврейству отсутствие календарей, которые в рукописном виде хранятся в
синагогах, как музейные редкости. В то время, как в православной церкви,
в грузинской, армянской и пр. богослужение ведется на
церковно-славянском, на грузинском, армянском и др. языках, полувековой
запрет иврит в Советской России привел к тому, что родившиеся в
советский период евреи лишены возможности понимать язык молитв. Другим
исповеданиям предоставлена возможность производить употребляемые при
богослужении церковные сосуды, священнические рясы, четки, распятия, —
евреям запрещено изготовлять талесы, филактерии, мезузы.
На 40 миллионов православных насчитывается в стране
20.000
церквей, 35.000 священников и около 70 монастырей. На 3 миллиона
баптистов приходится 6.000 приходов и пасторов, — по одному приходу и
пастору на каждые 500 верующих. Лютеранские церкви Латвии и Эстонии
насчитывают 100 церквей и 150 пасторов. На миллион, если не больше
верующих и верных традициям евреев в Советском Союзе приходится всего
60-70 синагог, — по одной синагоге и одному раввину, примерно, на 15.000
верующих.
Православная церковь в СССР имеет две духовные академии
и 5 семинарий для подготовки священников. Мусульмане имеют Медрассу для
подготовки мулл. Несколько студентов из Медрассы обучаются в Каире, а
молодые семинаристы-баптисты — в духовных академиях Англии и Канаде. Но
на протяжении 40 лет не было во всей России ни одного раввинского
семинара. Только в 1957-м году разрешили ешибот при Большой синагоге в
Москве, но из него за все годы вышли всего два раввина. Во всем
Советском Союзе насчитывается 60-70 раввинов. Их возрастный ценз
достигает 70 и 80 лет. Прав был американский раввин, с горечью
заявивший, что через десять лет в Советской России не найдется ни одного
еврея, знающего еврейские религиозные законы и знакомого с
богослужебным ритуалом.
Другие вероисповедания имеют
возможность общаться со своими единоверцами вне пределов Советского
Союза. Священнослужители православной, мусульманской веры ездят
за-границу, где общаются со своими единоверцами, которые порой приезжают
в Советский Союз на религиозные съезды. Мусульманам разрешили учредить в
Москве специальный департамент для внешних сношений с их единоверцами
вне пределов России. Православная, Грузинская, Армянская, Баптистская и
Лютеранская церкви Эстонии и Латвии состоят членами Всемирного Союза
Христианских Церквей. Между тем, еврейским синагогам не разрешен контакт
с религиозными еврейскими общинами и учреждениями вне пределов России.
М. Дэктер правильно определяет политику советской власти по отношению к
еврейской религии, как стремление изолировать евреев в Советском Союзе
от их прошлого и от их братьев по крови и по вере вне пределов России,
задушить в них еврейский дух.
Интересный анализ отношения советской власти к еврейской религии дает в своей книге "Между молотом и наковальней"8 израильский писатель Бен-Ами. Его сообщения дополняют то, что известно
по другим источникам о положении евреев в эпоху после смерти Сталина.*
— Еврей в Советском Союзе, —
пишет Бен-Ами, — означает гражданина еврейской национальности,
исповедующего еврейскую религию. Когда советские власти закрывают на
Украине церкви и арестуют священников, это не воспринимается, как
преследование украинцев. Когда молодой
8 «А м Овед», иврит, Тель-Авив, 1965.
* Еврейская религиозная жизш> в СССР в эпоху после Сталина подробно освещена в работе Л. М. Шапиро в настоящей книге.
Редакция.
литовец читает
антирелигиозный памфлет, направленный против католической церкви и папы,
он не воспринимает это, как преследование литовцев в Советском Союзе.
Когда в Узбекистане критикуют ислам, узбекистанец не воспринимает это,
как преследование его собратьев по национальности.
Но когда подвергают гонениям еврейскую религию, каждый еврей в
Советском Союзе чувствует, что этим прямо или косвенно покушаются на
него, как еврея. Когда молодой еврей читает в советской газете или в
пропагандной брошюре, что еврейская религия "варварская, реакционная,
эксплуататорская", он чувствует, что это бьет и по нему лично, — по
нему, как члену еврейского национального коллектива, по нему, как еврею
по вере. При отсутствии еврейской печати, еврейских школ, еврейской
литературы и театра, — преследования и гонения на еврейскую религию
воспринимаются с особенной остротой.
u
Образование государства
Израиль явилось новым политическим стимулом для советской вражды к
евреям и иудаизму. Еврейская религия, — заявляют теперь советские
пропагандисты, — религия сионистская. Еврейский молитвенник требует,
чтобы верующий трижды в день молился о возвращении в Иерусалим. Евреи,
следовательно, молят своего Бога, чтобы он вывел их также из Советского
Союза на Средний Восток, в страну Израиля, и детей своих, граждан
Советского Союза, воспитывают под влиянием этих идей, которые коренятся в
древних истоках еврейской религии.
Таковы обвинения, направленные в Советской России против евреев и их религии. Такова атмосфера, в которой живут евреи в России.
ЮДЕЛЬ МАРК
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:09 | Сообщение # 17 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЛИТЕРАТУРА НА ИДИИ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ После страшных потрясений,
внесенных первой мировой войной во всю еврейскую жизнь, — февральская
революция 1917 года означала как бы восход солнца и для еврейской
литературы, или прорыв плотины, задерживавшей мощный поток ее творческих
сил. После революции в течение считанных недель стали возникать новые
ежедневные газеты и журналы. При тяжких технических трудностях,
порожденных войной и революцией, стали появляться книги и старых
писателей, и множество новых авторов.
В еврейской литературе
открылась полоса беспримерного оживления. Казалось, что весь еврейский
народ стремится поскорее наверстать потери, вызванные несколькими годами
войны. Этот порыв вперед оказался до того сильным и стремительным, что
приход к власти большевиков не мог приостановить его в течение первых
лет. Потребовались годы, чтобы превратить освобожденную еврейскую
литературу в литературу советскую, регулируемую сверху. Наша задача —
дать общую характеристику развития еврейской литературы под советской
властью вплоть до ее окончательной ликвидации в ноябре 1948 года.
С самого начала следует
отметить, что в эпоху, предшествовавшую октябрьской революции, в среде
еврейской общественности России большевистское направление представлено
не было. Не было и ни одного еврейского писателя, который был бы идейно
связан с большевизмом.
Когда в 1917 году стало
возможно издание газет и журналов на идиш, среди 49 изданий не оказалось
ни одного большевистского, и в 1918 году большинство существовавших
еврейских изданий еще носило определенно выраженный антибольшевистский
характер. Только в 1919 году большая часть еврейских публикаций (30 из
58) перешла в руки представителей власти и только в 1922 вся еврейская
пресса стала большевистской.
До 1920 г. еврейская
литература в России оставалась животрепещущим отражением всех потрясений
и волнений еврейской жизни, в особенности ужасающих погромов 1919 года.
Первые, избравшие сторону большевиков в гражданской
войне, сделали это по чувству еврейской национальной самозащиты.
Несправедливо поэтому причислять чрезвычайно талантливого молодого
драматурга Бейнуша Штейнмана к советской литературе, убитого «случайно»,
как кратко сообщалось, в возрасте 21 года в августе
1919 г. Он оставил после себя три драматических произведения: «У
ворот», «Мессия-Бен-Иосиф» и «Красное дитя». В своей тематике и
идеологии этот юный последователь Переца не имеет ничего общего с
советской литературой. Не принадлежит к ней также ныне забытый автор
символических сказок Израиль Ваксер, погибший от руки погромщиков в том
же кровавом году. Уже на пороге новой главы стоит поэт Ошер Шварцман. Он
пошел добровольцем в красную армию и был убит в возрасте 29 лет. В его
литературном наследстве имеется немало мрачных стихов на военные темы,
но время от времени у него пробиваются ноты юношеской жизнерадостности.
Одно из его последних стихотворений (со строкой: «Рука, налейся сталью,
враг у ворот!») приобрело большую популярность. Советская критика высоко
оценила этого поэта.
В киевском сборнике
«Собственное» (1919-1920 г.) были опубликованы «Отход» Давида
Бергельсона, «Бабушкина сказка» и «В пустыне» Нистора — произведения, не
имеющие ничего общего с революционной тематикой. В сборнике были также
представлены Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Липа Резник и Ехезкл
Добрушин, — многообещающие начинатели, но без всяких новых идей.
В 1920 году уже стал приобретать популярность лозунг: право на существование имеет только пролетарская культура, и в стране советов должна существовать только пролетарская литература. Тогда уже бесконечно много говорилось о пролетарской культуре, таинственной даме, завуалированной красной вуалью.
На практике к этому времени
уже было ясно, что литература должна быть поставлена на служение
«победоносному пролетариату», должна проникнуться идеей «диктатуры
пролетариата», должна описывать и воспевать его борьбу и его победы и
дисциплинировать себя самое в этом духе, в первую очередь в отношении
тематики. В московских сборниках «Поток», в которых участвовали и авторы
из заграницы, уже заметно попечение о том, как бы не допустить никаких
«мелкобуржуазных», тем паче «буржуазных» тенденций. Эпоху 1920-1925 г.г. нужно уже рассматривать, как эпоху пролетаризации еврейской литературы. С каждым годом все сильнее становилась
правительственная цензура, и советская власть превращалась в
издателя-монополиста.
В 1925 году Центральный
Комитет РКП принял резолюцию по вопросам литературы, смысл которой
сводился к тому, что литература в Советском Союзе должна вестись по
предписаниям Ц.К. и служить потребностям власти. Дозволяется только
послушный власти «социалистический реализм», а реализм этот толкуется в
соответствии с тем, что партия считает в настоящий момент своей
очередной задачей. Литература превращается в вспомогательный орган
власти, а писатель становится «аппаратчиком».
Годы 1925-1930 надо уже рассматривать, как эпоху советизации
еврейской литературы. Происходит второй ее глубокий отрыв: она
отделяется непроницаемым занавесом от еврейской литературы всего
остального мира. Раньше ее оторвали от еврейской традиции, но затем
решили никакого влияния извне
не допускать. Постепенно проводится в жизнь запрет всякого импорта
еврейской литературы из-за границы. К концу пятилетия 1925-1930
еврейская литература в Советском Союзе оказалась уже совершенно
изолированной, оторванной и отрезанной от литературного творчества на идиш во всех других странах.
В 1930 году была
ликвидирована «евсекция». Ретроспективно следует в этой ликвидации
видеть начало окончательной ликвидации еврейской литературы в России.
Большевистская партия пришла к заключению, что она больше не нуждается в
особом еврейском большевистском адресе. Это соответствовало одной из
догм партии, согласно которой евреи не являются нацией. Евреи должны
ассимилироваться, и большевистская власть должна облегчить4 этот «исторически неизбежный процесс». Еврейская литература только терпелась
— постольку, поскольку она беспринципно приспособлялась ко всем
изменчивым уклонам «генеральной линии». С ликвидацией «евсекции»
господами над еврейской литературой стали уже не еврейские большевики,
как это было до сих пор, а комиссары — не евреи, председатели и
секретари правлений союзов писателей и еврейские подпевалы из их
окружения.
С 1930 года до июня 1941 года наступает эпоха еврейской советской литературы, которая проходит под знаком сталинизации. Потоки лести Сталину, разлившиеся по лону еврейской поэзии, могли быть
истолкованы, как «взятка», уплачиваемая за право на существование, или,
что хуже, — как показатель страха, вызывавшего дрожь в каждой державшей перо руке.
Уже раньше в быт советских
писателей вошли публичные оговоры своих собратьев и разоблачения у них
«националистических», «буржуазных», или «мелкобуржуазных» уклонов.
Теперь это стало обычным и существенным занятием ежедневной печати и
журналов. Шло соревнование в обвинениях по адресу товарищей с целью
обнаружить прегрешения даже у тех, кто служил режиму, казалось, вполне
благочестиво. Таковы были явные доносы. Какую роль играли тайные,
поступавшие прямым путем в Чека, мы никогда не узнаем.
В 1936-1938 г.г,, в годы
«чисток», еврейская литература понесла немало жертв. Счет им до сих пор
не подведен. Их чаще всего обвиняли в троцкизме и ссылали либо в связи с
делами их местных украинских или белорусских покровителей, либо потому,
что они когда-то были бундовцами или членами других революционных
еврейских партий.
В эту эпоху бросается в
глаза полный разрыв между писателем и читателем. С середины тридцатых
годов сокращается и слабеет и молодая периферия еврейской литературы.
Теперь писатель принадлежит к привилегированной касте, а народ не любит
привилегированных людей, живущих в лучших материальных условиях.
Писатель в это время обособляется от обыкновенных советских граждан, он
живет и вращается в своем собственном кругу. Уменьшается число рабочих с
фабрик, приходивших ранее послушать чтение еврейскими поэтами своих
стихотворений. Естественно, что провинившихся или заподозренных
писателей приходится сторониться. В 1935 году, например, пышно
отпраздновали 15-тилетний юбилей литературного творчества Изи Харика,
книжки стихов которого разошлись тысячами в Советском Союзе, но спустя
несколько месяцев он был объявлен «врагом народа», и тогда уже была
нужна особая смелость, чтобы взять в руки его книгу стихов. Или другой
пример: в еврейском художественном театре в Москве идет с большим
успехом пьеса Моисея Кульбака «Бойтре-разбойник», но вдруг автор
подвергается аресту и ссылке, а его пьеса внезапно снимается с
репертуара. Кто знает, кто на очереди завтра? Не разумнее ли оставаться в
стороне?
Поистине трагическое время переживает еврейская ли
тература в течение двух лет от пакта Сталина с Гитлером
до нацистского наступления на Россию. Еврейский писа
тель хорошо знает, что
происходит с его братьями в Германии и Польше. Некоторые из еврейских
советских писателей проявляют личный героизм, сердечно и задушевно
встречая своих собратьев-беженцев из Польши, Литвы и Румынии, бежавших к
началу войны в Советский Союз. Иным пришлось дорого заплатить за это.
Когда молодой поэт Зелиг Аксельрод не выдержал и выразил свою скорбь по
поводу гонений на евреев в нацистских странах, он получил пулю в затылок
за свой «еврейский национализм».
В 1941-1942 г. нацисты
заняли все области с густым еврейским населением, и оно было почти
полностью истреблено немедленно после вступления нацистских войск.
Только тогда еврейская литература в Советском Союзе получила возможность
выразить свою накипевшую скорбь.
Многие из числа еврейских
писателей, старше призывного возраста, пошли добровольцами в армию (Эзро
Фининберг, Меир Винер, Моисей Хащевацкий, Арон Кушниров и другие).
Впоследствии было установлено, что 38 еврейских писателей были убиты в
боях. Среди них: Моисей Хащевацкий, Меир Винер, Ш. Росин, Ш. Годинер,
Яша Зельдин, Бузя Олевский, А. Гурштейн, Гершель Диамант, Эли Каган, В.
Шведик, И. Гершензон, Пейси Альтман, Ш. Гольденберг, Курлянд, Дубилет и
другие. Отсутствуют списки десятков писателей, которые погибли от
нацистской руки.
Ошиблись те, кто
рассчитывал, что еврейский героизм во время войны искупит «вину» тех,
кто в той или иной форме выразил чувства, свидетельствующие о связи со
всем еврейским народом, с его прошлым и с отдельными ветвями еврейства в
других странах. В первые годы после войны одним ударом была
ликвидирована вся культурная жизнь еврейского народа. Едва ли не все
еврейские писатели, артисты, художники, композиторы, отчасти и
музыканты, т. -е. все творческие элементы русского еврейства, были
арестованы, сосланы в лагеря принудительного труда или заключены в
тюрьмы.
В ноябре 1948 года советская власть положила конец существованию еврейской литературы, хотя литература пыталась верно
служить советскому режиму почти тридцать лет. Запрет распространялся и
на еврейский алфавит. От Балтийского моря до Тихого океана нельзя было
ничего печатать еврейскими буквами. Даже в истории еврейского изгнания,
знавшей немало наветов и гонений, это случилось едва ли не впервые. А 12
августа 1952 года самые выдающиеся еврейские писатели были расстреляны
после короткого и тайного «процесса».
Долгие годы официальные
представители советской власти либо молчали, либо лгали про судьбу этих
еврейских писателей, а их бессовестные подхалимы даже в свободных
странах не переставали поддерживать эту ложь. Правда постепенно
просочилась наружу, но даже после того, как вся вина за это преступление
была свалена сперва на Берию, а потом иа самого Сталина, — еврейская
литература не была надлежащим образом «реабилитирована». Издаются
переводы еврейских произведений, но оригиналы (на идиш) сотен погибших
писателей остаются неизданными. Только во второй половине 1961 года
начал выходить на идиш журнал «Советская Родина», где печатаются
ничтожные отрывки и остатки, уцелевшие от чудовищного разгрома еврейской
литературы.
*
Каждая живая литература
отражает свою среду и реагирует на окружающую ее текущую жизнь.
Естественно, что первоначально еврейская литература в Советской России
избрала главной своей темой гражданскую войну, революцию и еврейские
несчастья тех кровавых лет. Но постепенно эти естественные отклики на
текущую жизнь становятся все уже и принимают ненатуральную форму.
В Советском Союзе литература
должна была работать по принципу «социального заказа», а эти заказы
меняются в зависимости от каждого поворота партийной линии. Когда на
очереде стояли еврейские с. х. колонии в Крыму, а затем и колонизация
Биробиджана, еврейская литература должна была считать именно эти темы
главными. Когда проводилась кампания против единоличных ремесленников в
местечках, эта кампания стала главной темой литературы. Могло создаться
впечатление, что в литературе постоянно появляются новые темы. В
действительности имело место насильственное сужение и ограничение
тематики.
Человек воспринимается, как
винтик в машине, как представитель социальной группы или класса. Рабочий
не может быть отрицательным типом, — разве только он саботажник или
скрытый троцкист! Представитель старого порядка не может быть
положительным типом — разве, если он в конце концов узрел свет советской
истины.
«Социальный заказ» упрощал
всякую тему, даже если эта тема отвечала требованиям жизни. В результате
этой опеки могла создаваться только литература низкого качества.
Основной цвет еврейской литературы в Советском Союзе — серый. В ней относительно мало такого, что остается надолго, что
может войти в общий поток мировой еврейской литературы. Мы остановимся в
дальнейшем только на тех авторах и тех произведениях, которые все же
являются ценным вкладом в литературу на идиш и опустим десятки других.
Литература находилась как бы
в обручах. Чистая лирика почиталась контр-революцией. Национальные
эмоции — до войны — находились под табу. Писатель мог описывать только
настоящее или недавнее прошлое.
За это духовное закрепощение
писатель получал свою «порцию мяса». Он принадлежал к
привиллегированным в советском обществе. Материально он был обеспечен,
но, с другой стороны, у него возрастал страх за завтрашний день — как бы
не провиниться и не утратить все привиллегии, а может быть, как в
период чисток в 30 годах, — и самую жизнь. В таких условиях почти
невозможно знать, — что в
данном произведении написано в соответствии с побуждениями писателя, а
что продиктовано страхом или погоней за специальным вознаграждением.
Для писателя, согласного
пойти на службу к режиму, открывалась возможность сделать относительно
хорошую карьеру. Поэтому, — до тех пор, пока литература на идиш не была
окончательно воспрещена, — мы встречаем в ней много новых имен: Е.
Казакевича, Аврама Гонтара, А. Вергелиса, Гершеля Диаманта, Мотла
Гарцмана, Рохл Беймвол, Яшу Зелдина, Файвл Ситова, Бениомина Гутянского,
Мотла Талалаевского, М. Тайфа. Было достаточно работы для старших
писателей и для переводчиков.
На идиш переводилась и
пропагандная литература того времени — писания Маркса, Ленина и Сталина,
— и произведения классиков мировой и русской литературы и советских
писателей.
Среди переводчиков следует
выделить имя И. Гольдберга, переводившего Шекспира. Переводами
занимались также литературные критики и известные писатели, как напр.
Дер Нистор. Для еврейских писателей, как впоследствии для Бориса
Пастернака, — переводы были способом бегства из колодок, в которые
власть загоняла литературное творчество.
В десятилетие 1925-1934 шла
кипучая издательская деятельность. Кроме оригинальных произведений и
переводов, издавалось много учебников с тиражем в десятки тысяч
экземпляров. По официальному отчету, в 19261935 г.г. были опубликованы
произведения 326 авторов. Но уже 1935 год стал началом ниспадающей
линии, хотя некоторые
художественные произведения достигали тиража до десяти тысяч
экземпляров. Так, книга стихов Изи Харика «Душой и телом» разошлась в
количестве 12-ти тысяч.
Нигде литературная критика
не играла такой крупной роли, как в Советском Союзе. Кроме
профессиональных критиков, ею занимались редакторы газет и журналов и
ученые литературоведы. Кроме того, действовали и 'многочисленные опекуны
по части «благонадежности» — руководители евсекции, а потом явные и
тайные «секретные сотрудники» Чека (например Шахно Эпштейн).
Литературная критика была еще более скована, чем литература. Разумеется,
литературная критика должна была быть выдержана в марксистско-ленинском
духе. Главной задачей критики было следить за тем, чтобы тематика и её
разработка была в соответствии с лозунгами дня. Литературные достоинства
или недостатки произведения отходили в тень.
Моисей Литваков, в качестве
главного редактора московского «Эмеса», в течение долгих лет занимал
особоважную позицию, и его мнения и оценки литературных произведений
имели особое значение. Но кто-то обнаружил у него «крамольную» мысль,
что еврейская литература должна быть национальной и ведущей «свой род
(«ихус») от «Цеэну-Урену»* Этого было достаточно, чтобы в тридцатых
годах против него выступили с обвинением в «националистическом уклоне»
(Хаим Дунец). Сам Литваков, как и его критик Дунец, пали жертвами
чистки.
Самым продуктивным критиком в
еврейской советской литературе был Ехезкл Добрушин. Он писал также
рассказы и драмы. В 1948 г. он был среди арестованных и погиб. Так на
критиках оправдывалось старое предостережение, что роющий яму другому
попадает в нее сам.
Более серьезным вкладом
нужно считать чисто-исследовательские работы в области литературы. Здесь
можно отметить ряд достижений, хотя и в ограниченной сфере. Из трех
классиков еврейской литературы Перецом занимались только в двадцатых
годах, потом объектами исследований оставались Менделе Мойхер Сфорим и
Шолом-Алейхем. Некоторые исследователи концентрировались, главным
образом, на эпохе Гаскалы. Таков был Макс Эрик, один из способнейших
исследователей старой еврейской литературы, который после своего
переезда в Россию в 1929 году
* Книга легенд и молитв, приспособленных для женщин.
занялся исключительно этой эпохой. Его арестовали в 1936 году и он скончался в тюрьме в октябре 1937 года.
Ценную исследовательскую
работу «Еврейская литература в XIX столетии» опубликовал Меир Винер (он
погиб в начале войны). Арон Гурштейн сделал свой вклад в изучение
классиков и Аврама Гольдфадена (Гурштейн пошел добровольцем на войну и
был убит в 1941 г.). Статьи о еврейских писателях в советской
энциклопедии писал Исаак Нусинов (погиб в тюрьме в 1951 году). В 1919
году блеснул своей работой «Основные штрихи еврейского реализма» Наум
Ойслендер. Нельзя не отметить, что самый крупный исследователь еврейской
литературы Израиль Цинберг оставался всецело верным своему собственному
направлению и совершенно не подвергся влиянию окружения. И он умер в
советской тюрьме (повидимому, в 1938 г.). Труд его жизни «История
литературы у евреев» (первые восемь томов) был напечатан за пределами
Советской России.
В 1920-ых и 1930-ых годах в
Киеве, в Минске, в Москве, а также в Харькове и в Одессе усердно
занимались изучением языка идиш. Упомянем три главных имени в этой
области: Нахума Штифа, работавшего в области еврейского стиля (он
вернулся в Советский Союз в 1926 году, скончался в 1933), Айзика
Зарецкого, занимавшегося еврейской грамматикой и, наконец исследователя
диалектов Мордехая Венгера (покончившего самоубийством в 1929 году). Его
ученик Лейзер Виленкин составил, на основе материалов, собранных его
учителем, языковый атлас о распространении идиш
в Советском Союзе. Эти исследователи имели также талантливых учеников,
как А. Спивак и Эли Волкович. Упомянутые работы являются серьезным
вкладом в еврейское языковедение, хотя, конечно, и в этой области
приходилось придерживаться официальной линии. Характерно, что даже
название журнала Нахума Штифа «Еврейский язык» было заменено более
соответствующим советскому стилю назнанием — «На языковом фронте». И в
лингвистике действовала борьба с «уклонами».
В области изучения еврейской
народной песни отметим сборники И. Береговского и 3. Скубицкого и
крупное исследование Береговского «Еврейский музыкальный фольклор».
Благодаря школам и
институтам, где преподавание велось на идиш, как и многочисленным
переводам, еврейский язык в Советском Союзе обогатился значительным
количеством новых терминов. Большею частью они заимствованы у русского
языка, без всякого внимания к духу и чистоте самого идиш.
Здесь мы снова сталкиваемся с
основной чертой отношения советской власти к еврейской литературе.
Поскольку евреи признаны национальным меньшинством, непременным условием
такого признания был отрыв советского еврейства от еврейства мирового.
Высказывалось желание завести особое советское начертание на идиш.
Еврейская литература была
локализирована, стала литературой большой провинции, а не ветвью
универсального еврейского творчества. Она лишилась притока питательных
соков извне и оскудела. На писателей за пределами Советского Союза
полагалось смотреть с искусственно-раздутым чванством. На банкетах в
честь приезжавших писателей-гостей из заграницы не стеснялись читать им
нотации и учить уму-разуму, причем некоторые гости, как Г. Лейвик, а
затем Шолом Аш, дали отпор хозяевам. У начинающих авторов воспитывалось
сознание, что им, якобы, уже нечему учиться у известных еврейских
писателей за пределами Советского Союза.
Наряду с этим, еврейскую
литературу оторвали от всего исторического прошлого. Как не обучали
еврейской истории в школах, так не признавали еврейской истории и в
литературе. Оказывалось, что если «советский еврейский народ» до октября
и имел какую-то эфемерную историю, то это был только мрачный пролог к
эпохе счастья и расцвета еврейской жизни при советах. Еврейская
литература была приравнена к литературам тех народов Советского Союза,
которые только при советской власти получили свой алфавит.
Еврейская литература дорого
заплатила за это. Ее урезанная тематика была сплошь окрашена в серый
колорит. Даже у писателей, которые достигли известного уровня
художественности, имеются только считанные произведения, сохраняющие
длительную ценность. Вместо естественной задачи всякого писателя —
углубиться в индивидуальную сущность своего народа, им было приказано
обнаружить нового человека в советском еврее.
Но для народа Библии с
вековой литературной традицией, формула «Социалистическое содержание и
национальная форма» — должна была неизбежно принести духовное обнищание.
Печать на идиш на 90% представляла собой перевод казенной информации с
обрывками сведений о собственной еврейской жизни и без всякой информации
о жизни евреев в других странах. Советская еврейская литература не
могла выполнять естественного призвания — поддержать еврейское
национальное самосознание. Она была вынуждена проводить линию
безбожников и чернить всё, что было дорого значительной части народа.
Это не могло не вызвать пассивный протест читателей: тираж еврейской книги сильно упал.
В двадцатых и в начале
тридцатых годов, вечера, на которых еврейские писатели читали свои
произведения, привлекали большие аудитории. Литература еще оставалась
фактором связи для еврейства. Но когда она стала советской
литературой на еврейском языке, ее национально-консолидирующее значение
стало угасать и в то же время ее внутренний престиж стал падать. Однако
литература и театр вплоть до их ликвидации в 1948 г., все же оставались
единственной формой «представительства» еврейского коллектива в Сов.
Союзе. Когда в мае 1943 года послали в Америку представителей советского
еврейства, то эта делегация состояла из Соломона Михоэлса, выдающегося
артиста и душу Еврейского Камерного театра в Москве, и Ицика Фефера,
известного еврейского поэта — члена коммунистической партии. Этот состав
делегации отражал ту общественную функцию, которую выполняли литература
и театр в условиях советской жизни.
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:10 | Сообщение # 18 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| Среди еврейских прозаиков
данной эпохи головой выше всех своих современников стоит большой
художник и тонкий стилист Давид Бергельсон (1884 —
расстрелян 12 августа 1952). Он уже принадлежал к числу наиболее
известных еврейских писателей, когда покинул Советский Союз в 1920 году и
поселился в Берлине. В 1926 году он стал ориентироваться на Москву, а в
1929 году вернулся в СССР.
Уже в сборнике рассказов
«Сквозняки» он начал платить дань власть имущим, а еще яснее это
проявилось в романе «Судебные нравы». Основная идея этого произведения: —
революция имеет право на жестокость. Самое крупное произведение
Бергельсона «У Днепра» (19321935) представляет собой автобиографический
роман, где главный герой Перек еще с детства — революционер, а в юности —
большевик. «При помощи ювелирного искусства», по выражению С. Нигера,
Бергельсон сумел скрыть кричащую тенденцию к подразделению действующих
лиц на буржуазных злодеев и революционных праведников и к отрицательному
изображению еврейского быта. В романе имеются замечательные
художественные моменты, где еще выступает Бергельсон с его тонким
психологическим анализом и талантом сжатого описания среды. Но в его
произведениях тридцатых годов все больше выступает боязнь отступить от «линии», одолевающая внут
реннее художественное чутье. Мастер нюансов часто за
меняет ланцет топором.
Новый период в творчестве
Бергельсона наступает в военные годы и продолжается до самого его ареста
в 1948 году. Мы снова встречаем в его произведениях нюансирование и
приемы, нечуждые символизма. Особенно в этом отношении удался
Бергельсону , рассказ о еврейском юноше из Грузии, завлекающем трех наци
в кавказские горы («Между гор»), а также рассказ «Траурные свечи».
Самое значительное и
наиболее долговечное произведение в прозе создано другим писателем этой
эпохи: мы говорим о Дер Нисторе (Пинхос Каганович 1884-1951 (?)
— умер в тюрьме). С первых своих писательских шагов он был символистом. Вместе с большой группой
еврейских писателей Нистор в начале двадцатых годов покинул Советский
Союз, но в 1928 году вернулся. Однако, твердость характера и
писательская совесть остались непоколебленными и, если он не мог писать
по своему, то предпочитал молчать. Дер Нистор занимался переводами,
издал описание трех столиц — Ленинграда, Москвы и Харькова. В 1939 году
появился первый том его главного труда «Семья Машбер» (второй том вышел в
1947 г.). Во вступлении автор еще платит кой-какую дань властям, но не в
самом романе, где дано описание Бердичева с семидесятых годов прошлого
столетия. С большой симпатией изображаются в нем талмудисты и хасиды,
особенно верные ученики реб Нахмана из Брацлава. Перед нами встают
незабываемые образы верующих евреев. Этот роман — самое несоветское и внутренне самое свободное произведение еврейской прозы в Советском
Союзе. Дер Нистор остался верен самому себе также в рассказах военных
лет. Его три рассказа «Жертвы» — подлинные жемчужины. Своим путем шел еще один писатель, много моложе, — Ицик Кипнис (родился в 1896, был арестован, как и другие еврейские писатели, но выжил). В 1926
году вышла его первая книга «Месяцы и дни», в которой повествуется о
счастливых месяцах влюбленной пары и об ужасах погрома. Главный герой, в
котором можно видеть самого автора, — рабочий, по имени Айзик-Лейб, сын
сапожника. Не взирая на революцию и погром, над миром героя
простирается лазурное небо. В подходе к окружающему, в манере описывать
героев, даже в самом языке чувствуется влияние Шолом-Алейхема. Хотя
автор пострадал за
«мелкобуржуазность», но в дальнейших произведениях продолжал изображать
того же героя и тех же местечковых евреев. Правда, он мало писал (или
имел мало возможности печататься). По своему звучали также его военные
рассказы. В одном из них его герой высказывает пожелание, чтобы евреи,
шагающие сейчас по улицам Берлина, среди своих военных орденов и медалей
«носили на груди маленький Моген-Давид». За такое прегрешение автор был
в 1947 году исключен из Союза Писателей.
Моисей Кульбак (1896-1940)
прибыл в Минск в 1928 году уже сложившимся писателем, тяготеющим к
мистицизму. Здесь он написал свое оригинальное прозаическое произведение
«Зелмениане» (первая часть вышла в 1931 г. вторая — в 1935). Автор
рассказывает, что происходило в усадьбе Зелмеле, простого и грубоватого
еврея и его четырех сыновей с детьми. Оба поколения описаны добродушно и
с юмором. В сущности, автор относится одинаково, как к отцам,
оказывающим сопротивление революции (и электрификации), так и к детям —
представителям нового. Произведения Моисея Кульбака несомненно останутся
в литературе. Во время чистки 1937 г. Кульбака сослали. Возможно,
впрочем, что репрессии вызваны были не только писательскими
превращениями Кульбака.
Но несомненно из-за своей
литературной работы пострадал другой писатель, Авраам Абчук (1897-1936
?), педагог и автор книги о Менделе Мойхер Сфорим. В 1929 году он
опубликовал повесть «Гершл Шамай» (закончена в 1934 г.). Его герой —
пожилой рабочий — несилен в политике и, подобно Тевье-молочнику в
рассказе Шолом-Алейхема, любит «углубляться в проблемы» и ставить
неуместные вопросы. В журнале «Пролетарское Знамя» (номер 12 за 1935 г.)
писатели Ицик Фефер и А. Вевиорка назвали произведение Абчука
«троцкистским пасквилем» и предложили «выполоть его, как крапиву». С.
Нигер порадовался повести Абчука, как признаку того, что на тринадцатом
году своего существования, революция в состоянии переварить немного
юмора. Но он ошибся: «выпололи» не только книгу, но и автора.
Другие писатели не позволяли
себе никаких улыбок и усмешек. Советская беллетристика началась с
описаний гражданской войны и закончилась рассказами военного времени.
Между ними уместились темы об индустриализации, коллективизации и
прочем, что требовалось партийной линией. Произведения на все эти темы
были насыщены борьбой против «кулака», против пережитков еврейской
религии, против уклонистов и саботажников. Поэзии было легче
приспособляться к советской действительности, но прозе это давалось с
трудом. Нет ни одного крупного литературного произведения, которое
отразило бы эпоху гражданской войны и последовавшую за ней эпоху.
Упомянем мало удавшийся
большой роман Переда Маркиша «Смена поколений» (первая часть вышла в
1929 году, вторая — в 1931), в которой передана атмосфера первой мировой
войны, гражданской войны и начала реконструкции, и рассказы другого
видного представителя еврейской поэзии Арона Кушнирева, также без особой
удачи попробовавшего писать в прозе («Дети одного народа», 1928 г.).
Когда главной темой
литературы стали социалистическое строительство, пятилетки, прославление
ударников труда и победа над вредителями, еврейская советская проза
стала уже совсем искусственной и неискренней. Много лучше, потому что
правдивее, были, хотя также шедшие в упряжке официальной линии, —
описания тяги к землевладельческому труду и попыток еврейской
колонизации в Крыму и в Белоруссии, а потом в Биробиджане. Эта
апологетика земледелия в известном смысле продолжала традицию Гаскалы.
Чувствовалось искреннее увлечение скромными достижениями в этой области.
Из этой серии произведений на первом месте стоит «Степь зовет» (первая
часть 1932 г., вторая 1935) талантливого писателя Ноты Лурье (1906). Он
выжил после ссылки. Характерны также «Люди от сохи» Аврама Кагана;
«Гребли» Гирша Орланда (1896-1946); рассказы Эли Гордона, как и описания
лесов Полесья Эли Шехтмана.
Сюда относится также группа
произведений, посвященных Биробиджану, где осела группа писателей. Почти
все известные писатели считали нужным посетить Биробиджан, и даже Давид
Бергельсон посвятил этой теме книгу (одно из самых слабых своих
произведений «Биробиджанцы»).
В поэтической форме легче
отзываться на быстрые и бурные перемены, чем в рамках романа: любое
настроение может породить стихотворение. Поэты думали, что они нужны
советскому обществу и что их энтузиазм — государственная необходимость в
процессе социалистического строительства. Их воодушевляла каждая злоба
дня: новое здание или мост и, разумеется, Днепрострой и Биробиджан.
Поэт к тому же мог позволить себе роскошь порой вспомнить с теплотой
свое детство и старый быт и даже допустить в стихе библейскую
ассоциацию.
В действительности однако
положение советской поэзии не всегда было простым. Самый старший из
поэтов Давид Гофштейн (родился в 1889 году и сошел с ума в тюрьме)
— основоположник новой поэзии, нового стиля, новых образов. Его первые
стихи появились в 1917 году. Он обогатил еврейскую поэзию неологизмами и
был создателем новых форм и при этом глубоко сознавал свою связь с
еврейской культурной традицией. В 1923 году он покинул Советский Союз,
проживал в Берлине и затем в Палестине, но вернулся в СССР в
1925 году. В своем дальнейшем творчестве он стал сдержанней и писал
немного. На нем всегда тяготело подозрение в «национализме». Гофштейн
издал антологию еврейской литературы на украинском языке.
Моложе Гофштейна, хотя начал
писать почти одновременно с ним, был Лейб Квитко (1893 — расстрелян
12-го августа 1952). Он также принадлежал к группе возвращенцев (1925).
Квитко легко сжился с советской обстановкой и оказался очень плодовитым
поэтом, а среди поэтов для детей — самым выдающимся поэтом в еврейской
литературе. Его стихи, в особенности стихи для детей, были переведены на
34 языка и разошлись в
восьми миллионах экземпляров. Его имя широко известно, и он был
награжден орденами. Поэзия Квитко развивалась по двум линиям:
народно-примитивной и супер-модернистской. В своих стихах он то
жизнерадостен, то рафинирован и настроен мистически и мрачно. Отдавая
неизбежную дань идеям мировой революции, он в то же время черпал много из фольклора других народов.
Наиболее популярным и
плодовитым из еврейских поэтов в Советском Союзе был Перец Маркиш
(родился в 1925 году, расстрелян 12 августа 1952 года). Это был
единственный еврейский писатель, получивший высший орден, — орден
Ленина. Литературная карьера его развивалась бурно. В 1921 году он
появляется в Польше, разъезжает по Европе и остается некоторое время в
Палестине. Он бунтовал и восстанавливал молодых поэтов против старых,
создавал новое направление (сборник «Халястра»). В 1926 году он
возвращается в Россию. Однако, в советских условиях Маркиш мог
чувствовать себя свободным только в отборе слов и формы. Его язык
действительно богат и он большой мастер ассонансов. Но темпераментный
поэт, Маркиш легко отдается официальной
тематике, откликаясь на требования партлинии. Его поэмы «Братья»,
«Смерть кулака», «Восход на Днепре» это — дань социальному заказу. В
этих поэмах он выступает, как поэт восклицательного знака, и как будто
искренне верит, что «25 советских вёсен сняли две тысячи лет диаспоры» —
бремя диаспоры с евреев. Однако, и он во время второй мировой войны
увидел в еврее-солдате борца, идущего в ногу со своим мучеником-народом.
Его «Война» (1947) пропитана еврейским национальным пафосом. Главой,
описывающей последний путь киевских евреев в Бабий-Яр, как бы замыкается
круг, начатый Маркишем в молодости в его откликах на погромы 1919 г.
Липа Резник (родился в 1890
году) переводил много стихов с русского, но поэзия его питается, главным
образом, из еврейских источников. Советская критика упрекала его в
«уклонах». Во время войны Резник открыто прислонился к еврейской
истории: «Я перелистываю сейчас старинные фолианты и перебираю славу
моего народа, его боль и его гнев, — пишет он, — теперь я ничего не хочу
забыть и в памяти своей воскрешаю прошлые века с их слезами и кровью».
Подлинно-советским поэтом
был Арон Кушниров (1891-1949), принадлежащий к старшей группе еврейских
поэтов. В 1947-1948 гг. Кушниров был редактором альманаха «Родина» и
оставался одним из немногих еврейских писателей, которые не подвергались
репрессиям. Его стихи несложные, ясные, написанные в классическом
стиле, лишены глубины. Он как бы стремился быть «всегда верным и
бодрым».
Более глубок и национален в
истоках своего творчества был Мойсей Хащевацкий (1897-1943) — (погиб на
войне). Поэт осенних настроений, он находился под влиянием Нистора и
Гофштейна. Ему близки библейские ассоциации и еврейская символика. Его
перу принадлежат баллады из еврейского прошлого: «Самсон и Далила»,
«Иоэль и Сисро», «Давид и Голиаф», «Хана и семеро детей».
Наиболее своеобразным и
глубоко-национальным из еврейских поэтов был Самуил Галкин (1897-1960).
Ему пришлось в молодости пережить острые нападки литературной критики.
Добрушин упрекал его в том, что им «овладела мелкобуржуазная и
бесперспективная стихия», что он остался верен библейским воззрениям.
Шахно Эпштейн обличал издательство, выпустившее сборник стихов Галкина, а
Бронштейн нападал на Литвакова за то, что тот одобрительно отозвался о
лирике Галкина. Галкин много
перенес, прошел через лагерь и тюрьмы, — но выжил. Он не только
утонченный лирический поэт, но и благородный человек. Его поэзия
совестлива. В последние годы жизни Самуил Галкин всей душой скорбел и
трепетал за самое существование еврейского народа. Он — единственный из
поэтов, который подчеркивает в своей поэзии еврейское своеобразие. По
иному, чем у других советских поэтов, звучат его военные стихи, и
особенно стихи, написанные после войны. Они звучат почти так же сильно,
как и посвященные этой теме стихотворения поэтов-евреев за пределами
Советского Союза.
Среди еврейских поэтов
выделяется и Эзра Фининберг (1899-1946). Он не кричит «ура» и не бьет в
барабан. В своих лучших стихах он как бы играет на флейте. Он разборчив в
слове и чувствителен в своей лирике. Но и ему приходилось шагать в ногу
с «парт-линией». В книжке стихов «На поле битвы» описываются
переживания еврейского солдата, в которых он гордо подчеркивает свою
принадлежность к еврейству.
Два поэта пали жертвой режима, хотя они воспевали его, казалось, от всего сердца. Изи Харик (18981937 ?) —
выходец из Минских болот, захваченный революционным энтузиазмом. В
своих стихах он рисует похороны еврейского быта, даже еврейского
фольклора. Однако он интимно связан с народными мотивами и по новому
продолжает линию Абрама Рейзина. Лучшая его поэма «Хлеб» посвящена
переходу деклассированных евреев к земледельческому труду.
Опытнее и осторожнее был Ицик Фефер (1900 — расстрелян 12 августа 1952 года).Он учитывал каждый зигзаг партлинии,
умело к нему приспособлялся и слыл одним из вожаков т. н. «еврейской»
работы. Во время второй мировой войны Фефер был активным деятелем
Еврейского Антифашистского Комитета до самого разгрома этого Комитета в
1948 году. Фефер ухитрялся даже казенную пропаганду одушевить лирической
нотой. Ему приписывают чудовищные изречения: «ты предал своего отца —
это хорошо!» и «я говорю — Сталин, а думаю, что это солнце». И тем не
менее, Фефер во время войны нашел, что пришло время, когда следует
играть на национальных чувствах. Он пишет: «Я — еврей», пьет «вино
выдержанное в веках поколений», в его ушах звучит «эхо шума в гавани
Хайфы». Он вспоминает «мрачные тени Варшавского гетто». И на долю этого
до мозга костей большевика выпала смерть во имя еврейства. Мы
заканчиваем обзор еврейской поэзии именем Моисея Тайфа, опубликовавшего в первом номере журнала «Советская родина» поэму «Песня о братьях».
Недолгая жизнь выпала на
долю еврейских писателей. Одни были «ликвидированы» в тридцатых годах,
другие пали во время войны, а остальные дожили до трагической даты — 12
августа 1952 года, когда были расстреляны наиболее известные и
талантливые из них...
**
*
Дополним наш обзор краткими сведениями о еврейской периодической печати.
Во время гражданской войны
еврейская печать знала периоды подъёма и падения. Число небольших газет и
местных изданий было значительно, но в 1922 году, когда власть уже
повсюду была в руках советов, число изданий на идиш упало до 27. Оно
поднялось до 40 в годы 1927-1935, а затем стало вновь падать.
Некоторое оживление
наблюдалось, когда во время второй мировой войны беженцы с запада стали
прибывать на территорию СССР, но после войны число еврейских изданий
сократилось до минимума, а в конце 1948 года все оставшиеся издания были
закрыты.
Мы не имеем представления о
тиражах ежедневной печати. По показаниям людей, живших в Советском
Союзе, уже в двадцатых годах широкая публика мало интересовалась
еврейскими газетами, а в тридцатых годах этот интерес упал еще больше.
Причины ясны: газеты на идиш копировали официальные издания на русском,
украинском и белорусском языках. Они были полны официальных заявлений,
переводом новых законов и длиннейших речей вождей. Наконец, в них были
еще обязательные перепечатки статей из «Правды» и «Известий». Весь этот
казенный материал, написанный деревянным языком, наспех переведенный на
идиш, мог только оттолкнуть читателя. Интересоваться еврейской газетой
могли только те, кто не владели русским языком, а таких с каждым годом
становилось все меньше.
О еврейской жизни за
пределами Советской России в этих газетах почти ничего не сообщалось,
разве только в редких случаях упоминалось о том, как плохо живется
евреям во всем мире. Местной еврейской хроники в газетах почти не было.
В двадцатых годах в печати
еще писали о земледельческой колонизации евреев. В тридцатых же годах
совершенно исчезли всякие сведения о жизни евреев в Советском
Союзе, — если не считать коротких заметок о закрытии еврейских школ.
Порой появлялось письмо рабкора, описывающее какой либо случай из жизни,
но и рабкоры писали казенным стилем. В своих корреспонденциях они вели
войну против уцелевших представителей религии и славословили местных
сановников. Трагикомично звучали покаянные заявления в совершенных
«прегрешениях» и ошибках, которых было так много в эпоху т. н.
самокритики. Часто печатались статьи-доносы на писателей, впавших в
«уклоны». Так и еврейская печать брала на себя роль цензора в отношении
еврейской литературы.
Главным органом ежедневной
печати на идиш был московский «Эмес» (Правда), выходивший с конца
1920-го года до апреля 1938. Это был официальный орган евсекции, а потом
Совета Национальностей СССР. Ее редактором был М. Литваков, самый
способный из советских журналистов. После ликвидации Литвакова в 1938 г.
газета была приостановлена.
В Харькове выходила газета
«Штерн» (с 1925 до 1941 г.). В Минске — ежедневная газета «Октябрь»,
которую редакцировали в разное время: Э. Ошерович, Б, Оршанский, X.
Дунец и др. «Биробиджанер Штерн» возникла в 1930 году в форме
еженедельника и стала ежедневной газетой в 1935-1940 гг. Затем она стала
издаваться в форме небольшого листка три раза в неделю.
Специфическим изданием был
«Дер Апикойрес» (Еретик), выпускавшийся центральным советом «Союза
воинствующих безбожников» нерегулярно в 1931-1936 гг. Были и локальные
издания такого же жанра.
Из изданий на идиш,
предназначенных для молодежи, занимал видное место еженедельник «Молодая
Гвардия», выходивший в 1924-1936 гг. в Харькове. Когда существовала
особая секция еврейских комсомольцев, её официальным органом считался
«Юнгвальд», выходивший в Москве в 1923-1928 гг. Журнал для детей «Будь
готов» также выходил в Харькове в 1928-1936 гг. потом в Киеве — под
редакцией Файвеля Сито просуществовал до наступления наци. Следует
упомянуть также иллюстрированный журнал «Октябрёк», выходивший в Киеве в
1930-1939 гг., в котором сотрудничал талантливый писатель для детей С.
Маршак.
С 1942 г. стала выходить
сначала в Куйбышеве, потом в Москве газета «Эйнигкайт» (Единство), орган
Еврейского Антифашистского Комитета. В 1945 газета выходила три раза в
неделю при участии видных писателей Советского
Союза. Газета отводила много места литературе. По содержанию своему и
по характеру «Эйнигкайт» была интереснее других периодических изданий.
«Эйнигкайт» впервые стала знакомить еврейских читателей в Сов. Союзе с
ужасами еврейской катастрофы, печатала фактическую информацию или же
литературные произведения, ей посвященные. Последний номер газеты вышел
20 ноября 1948 года. Это и было началом ликвидации еврейской культурной
деятельности в эпоху Сталина.
Одно время выходили журналы по педагогике: «На путях к новой школе» —
1924-1928, а затем «Советское Образование» (1928-1937), научные
журналы, главным образом, по лингвистике («Еврейский язык» в Киеве —
1927-1930, затем «На фронте языковедения» 1931-1939, «Наука и революция»
в Киеве — 1936-1934).
Выходило немало литературных
журналов, но не было, конечно, изданий общественного характера. Такую
амбицию, быть может, имел журнал «Красный мир» (Харьков-Киев),
существовавший от 1924 до 1933 г. В редакцию его в разное время входили
Г. Козакевич, Шахно Эпштейн, к концу Гильдин. Но публицистика в журнале
была его самым слабым пунктом, — в советских условиях и не могло быть
иначе. В журнале даже не отмечались изменения, происшедшие в советской
еврейской жизни. Другой журнал — «Штерн» в Минске, хотя и существовал до
1941 года, был худосочнее и еще беднее по содержанию.
Библиография:
С. Нигер. «Еврейские писатели в Советском Союзе». Нью Иорк, 1958, стр. 479 (идиш). Нахман Майзель. «Еврейское творчество и еврейские писатели в Советском Союзе». Нью Иорк, 1959, стр. 315 (идиш). Элиас Шулъман. «Советско-еврейская литература 1918-1948», Париж, 1959 (идиш). С. Нигер. «Еврейская литература от 1900 до 1942 года» (статья в Общей еврейской энциклопедии, том 3, идиш). Шмуэ{ль Эльяшев. «Новая советская литература». Тель Авив, 1954 (иврит). Иошуа Гсльбоа. «На развалинах еврейской литературы в Советском Союзе». Тель Авив, 1959, стр. 205 (иврит). Элиас Шулъман. «Судьба советского еврейства». Евреи в Советском
Союзе. Советская еврейская литература 1918-1948. Издание Ев
рейского Рабочего Комитета, Нью Иорк, 1959 (по английски).
X. Шмерук (ред.). «Еврейские испытания в Советском Союзе». 19171960. Иерусалим, 1961 (ивпит\
ЮДЕЛЬ МАРК
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:10 | Сообщение # 19 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕЙСКАЯ ШКОЛА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ С февральской революцией
1917 г. чрезвычайно поднялся интерес к еврейской школе в России.
Проведенная во время войны работа по обучению детей беженцев
стимулировала движение по созданию еврейских школ. Особенно разнилось
это движение на Украине. Даже в хаосе гражданской войны и военного
коммунизма вплоть да 1921 года общественная инициатива вызвала широкое
школьное строительство. Блестящую страницу в историю еврейской школы
вписала Культур-Лига в Киеве. Основанная в 1918 году Лига сыграла роль
еврейского министерства просвещения в эту кровавую эпоху для евреев
Украины. В 1920 году, на третьем году своей деятельности, Культур-Лига
уже насчитывала 283 учреждения, среди них детские дома, сиротские дома,
вечерние курсы, библиотеки и т. д. Среди школ были три гимназии.. В Лиге
ак1
ивно участвовали все еврейские социалистические партии, а также члены
фолькспартей. Но в конце 1920 года Культур-Лига со всеми ее учреждениями
была взята советской властью в свое ведение.
В Белоруссии первые
еврейские школы также возникли благодаря общественной инициативе
идишистских кругов, и потом они также были переняты советской властью. В
Минске первые школы для местных еврейских детей (школы для детей
беженцев существовали и раньше) были созданы в 1917 г. социалистической
Городской Думой.
Отдел культуры и просвещения
при Еврейском Комиссариате был создан в первый год существования
советской власти, но работал очень слабо. Руководитель Комиссариата С.
Диманштейн заявил: «Мы не фанатики еврейского языка. Идиш для нас не
священный язык, как для иных еврейских националистов. Возможно, что в
близком будущем более богатые языки вытеснят повсюду еврейский язык. Мы,
коммунисты, не прольем ни слезинки по этому поводу». В соответствии с
этими взглядами была дана инструкция в провинцию: вопрос о языке преподаЕкания должен решаться на местах, согласно местным условиям. Для получения
субсидий еврейского комиссариата школы в 1918 году должны были соблюдать
следующие условия: 1) обучение должно происходить на родном
(материнском) языке, 2) предметы религии не должны проходиться и 3)
иврит, т. е. древне-еврейский язык, можно изучать только с третьего года
обучения и не более одного часа в день.
Когда в октябре 1918 г. была
созвана конференция представителей культ-отделов, то среди 64-х
делегатов коммунисты составляли только половину. На этой конференции
была даже сделана попытка провести резолюцию о том, что еврейский
комиссариат не имеет права говорить от имени еврейских рабочих.
В 1919 году при Народном
Комиссариате Просвещения был создан специальный еврейский отдел, который
в свою очередь, стал основывать еврейские школы. Но в эпоху военного
коммунизма господствовало мнение, что в котле революции евреи должны
пренебречь своим языком и своей национальностью.
Лишь позже, когда настало
-время украинизации и белоруссизации, переменилось в центре отношение к
еврейской школе. Началась полоса систематической идишизации, которая
была поддержана еврейскими общественными кругами. В эпоху Нэпа влияние
коммунистов в еврейской среде ослабело.
В 1921-23 г.г. еще имели
распространение хедера и существовали в некоторых местах и гебраистские
школы. С 1923 года начинаетя быстрый рост школ на идиш во всем Советском
Союзе.
На долю евсекции выпала
двойственная роль. С одной стороны она была против ««бундовского
принципа нвтономии», ибо Ленин боролся против автономии, — с другой
стороны, она должна была создать какую-то форму школьной организации,
при которой можно было бы из центра руководить еврейской школой в
различных частях страны. На этой противоречивой основе и шла
деятельность евсекции. Был основан педагогический ежемесячник, как
центральный орган еврейского просвещения. Была сделана попытка
руководить из одного центра еврейской школой на Украине, в Белоруссии и
Великороссии, но с 1926 года пришлось перейти на три областные бюро. С
1928 года уже более не существовало общего центра для руководства
еврейской школой.
1923-1930 годы характеризуются ростом числа еврейских школ и числа учащихся в них. Это было время, когда еврейская культурная работа настолько пошла вширь, что стала влиять на идишистов во всем мире. Это были годы принудительной идишизации. В 1924-28 г.г. не считались с желаниями детей и их родителей и перевели
на идиш ряд школ. Только в 1928-1930 г.г. попытки заставлять еврейских
детей посещать школы на идиш постепенно ликвидировались.
В результате такого рода
идишизации, в 1923 г. в Советском Союзе насчитывалось 495 еврейских школ
с числом 70 тысяч учащихся. В 1926 г. уже было около 800 школ с числом
учащихся около ПО тысяч. В этом году функционировали 7 техникумов и 12
профессиональных школ на идиш. В следующем учебном году в еврейских
школах обучалось 45 процентов всех еврейских детей. В 1928-29 учебном
году существовало около 900 школ с армией учителей в них в 5000 человек.
В этих школах обучалось 56 процентов всех еврейских детей.
Наиболее точные данные мы
имеем о 1930-31-м учебном годе (позднейшие данные носят пропагандный
характер, и на них уже нельзя полностью полагаться). В этом учебном году
число учащихся в еврейских школах достигло 160 тысяч; в одной Украине
было 785 школ с числом учащихся свыше 82 тысяч, а в Белоруссии 262 школы
с числом учащихся свыше 80 тысяч. За тоды 1924-1931/32 вышло большое
число учебников по предметам, преподававшимся на идиш. Выросло число
высших учебных заведений и существовали педагогические техникумы и
еврейские отделы при университетах и академиях. Интересно, что высшее
образование держалось дольше еврейских народных школ; в то время, как
посещаемость первых классов школ на идиш стала падать, число поступлений
в высшую школу оставалось на высоком уровне, благодаря притоку тех, кто
ранее прошел через еврейскую народную школу. В 1932 году еще
существовало 16 промышленных техникумов на идиш. Помимо педагогических
техникумов, подготовлявших кадры учителей, подготовкой учителей для
высших образовательных учреждений занимались также еврейские отделы при
Минском и Московском университетах. Большую деятельность проявляло также
еврейское отделение при Белорусской Академии в Минске и при Украинской
Академии в Киеве. Как в Москве и Ленинграде, там велась интенсивная
научная работа.
Педагогика в Советском Союзе
в 20-х годах была объектом прожектерства. Мечтали о создании
своеобразной коммунистической школы. Методы, которые в сущности были
заимствованы в Америке и у некоторых новаторов
в Европе, выдавались, как особенное достижение советской школы. Техника
обучения чтению и письму, искусство счета и другие приемы при изучении и
разных предметов были в загоне. Естественно, что такой подход дурно
отозвался на преподавании идиш, где подражать было некому. Учебные
программы были поверхностные, наскоро составленные. Понемногу эти
тенденции стали исчезать. Однако, в последние учебные годы еврейской
школы, ставшей фактически общеобязательной, уровень обучения стал
подниматься.
Следует уяснить ребе, что
значит обще-обязательность. Никогда не издавалось постановления об
обязательности посещения еврейскими детьми школ на идиш. Но в течение
20-х годов и в начале 30-х, украинцы и белоруссы фактически
получили культурную автономию. Они не. хотели, чтобы еврейские дети
стали в школе носителями .. . руссификации. Перед еврейскими детьми была
альтернатива: либо идти в школы, где школы ведутся на белорусском и
украинском языках, не вызывавших к себе никакой симпатии у евреев, —
либо итти в еврейские школы. Поэтому очень значительная часть родителей
выбирала еврейскую школу. Самостоятельное существование украинской и
белорусской культурной организации прервало единство школьной работы.
Создались раздельные еврейские школьные системы на Украине и в
Белоруссии, незначительная, но также отдельная школьная система в
Великороссии. В еврейских школах Украины и Белоруссии приходилось
изучать четыре языка: идиш, русский, местный язык, а в высших классах
также иностранный язык. Скоро обнаружилось, что в еврейских школах
недостаточно обучали русскому языку, равно, как и украинскому или
белорусскому. Среди родителей возникло недовольство тем, что они лишены
влияния на школьное обучение, но одновременно были недовольны и местные
еврейские политики, которые в эту эпоху уже влиянием не пользовались.
Это недовольство ясно
обнаружилось на втором съезде по вопросам еврейской культуры,
состоявшемся с большой помпой в Харькове в 1928 году при участии около
500 делегатов. В частности на этом съезде была представлена группа
«правого» уклона, требовавшая ознакомления детей с еврейской традицией,
«дабы дети могли дать отпор романтике прошлого».
Следует отметить, что в
еврейской школе в Советском Союзе не обучали еврейской истории. Даже
позже, в тридцатых годах, когда стали усиленно изучать русскую историю,
да еще в патриотической окраске, — учащимся не
преподавали еврейской истории. И в педагогических техникумах отводили
истории только 20 часов в течение всего курса. Вместо еврейской истории
существовал предмет «классовая борьба у евреев».
Учащиеся никогда не
знакомились с еврейскими традициями. Школа всячески чуралась еврейских
праздников. Когда наступали праздники, это являлось только поводом для
усиления антирелигиозной пропаганды. Уже в первом году обучения детям
внушалось неподчинение родителям, если они пытались взять их с собой в
синагогу на Новый Год или Иом Кипур.
Серьезные изменения во
внутренней работе школы имели место после постановления Ц. К.
коммунистической партии от 5 сентября 1931 года о пересмотре учебных
программ и всего характера школьной работы. В 193132 учебном году оно
еще не могло быть проведено в жизнь. Но в начале 1932-33 учебного года
уже отказались от прежних экспериментов, методов и программ. Все
предыдущие учебники по методике были упразднены. Это совпало со временем
обязательной «самокритики». Все прежние программы были объявлены
источником невежества, как и причиной контр-революционных настроений и
вредительства. Поспешно стали составляться новые программы и новые
учебники, из которых, между прочим, было окончательно изъято все, что
имело отношение к еврейским писателям за пределами Советского Союза.
В то же время стали больше
заботиться о подъеме технических знаний и о таких предметах, как
математика, естествознание и география, которые начали преподавать по
иному. Но преподавание идиша при этом сильно пострадало, потому что в
этой области не было образцов. Не было также уверенности в том, будет ли
позволено внести в это преподавание элемент народности
(«фолькстимлихкайт»). Все учебники на идиш были переполнены восхвалением
«строительства», описанием природы и кричащим сталинским партиотизмом.
Уже в первой книжке для начинающих помещалось по два портрета Ленина и
Сталина. В этой книжке, где ни разу не упоминались слова «еврей» и
«еврейский», приводились тексты «Сталин — наш учитель», «Сталина все
любят». Характерно, что в этих книжках, предназначенных для первых лет
обучения, не было ни одного текста, относящегося к дому и семье, как
будто все дети были сироты, воспитывающиеся в общественных приютах. Как
учителя могли справляться с своей работой при таких программах и учебниках,
неизвестно. В педагогической литературе советского союза ни сомнения,
ни критика не допускались, хотя мы знаем, что большинство учителей
еврейских школ были беспартийные люди.
С 1933-34 учебного года все в
еврейской школе переменилось. Образцом служило то, что происходило в
школах на русском языке. Еврейские дети стали наполнять русские школы на
Украине и в Белоруссии, и наступила полоса быстрого упадка еврейской
школы. Агитация за посылку детей в еврейскую школу считалась опасным
«уклоном». В низших школах почувствовался недостаток учащихся. Лучшие
учителя стали покидать еврейскую школу. В центральной России, где
проживало около одного миллиона евреев, уже к 1936 году еврейская школа
почти ликвидировалась. В 1939 году в еврейских школах оставалось
максимум 20 процентов всех еврейских детей. 60 процентов посещали
русскую школу, 20 процентов
— украинскую и белорусскую. Даже в Биро-Биджане не больше 20 процентов еврейских детей посещали еврейскую школу.
Следует отметить короткий и
бурный эпизод в истории еврейской школы, когда советская власть
оккупировала восточную часть Польши и Прибалтийские страны. Там все
школы для еврейских детей должны были перейти на идиш. К этому времени
уже почти не было еврейских школ ни в Минске, ни в Киеве. Но в Вильно и
Ковно, в Белостоке и в Риге все еврейские дети должны были обучаться в
еврейской школе. Годом позже пришли наци, и о еврейских школах больше не
могло быть и речи.
Подводя итоги, можно
сказать, что еврейская школа в Советском Союзе прошла через следующие
этапы: 1) 1917 — 23 г.г. — период хаоса, общественной инициативы и
частичного равнодушия власти.
2) 1926 — 1931 г.г. — период расцвета, постоянного численного роста и хаотического, внутреннего экспериментаторства.
3) 1931 — 1936 г.г. — период постепенного численного упадка, внутренней стабилизации и бюрократического оцепенения.
4) 1936 — 1939 г.г. — период ускоренного упадка и* еще более ускоренного внутреннего оскудения.
Уже в третий период
подлинные хозяева больше не хотели еврейской школы, и так как
общественная инициатива была невозможна, то никто ничего не делал для
того, чтобы удержать процесс упадка еврейской школы. В четвертый период этот упадок подгонялся властью. Даже когда бывали случаи стремления родителей сохранить еврейскую школу, власти
этого не допускали. В 1940 году группа родителей из Минска была сослана
за такое «преступление», как подача петиции о сохранении единственной,
еще уцелевшей, еврейской школы.
Во все периоды, описанные
нами (за исключением, частично, первого) еврейский элемент в школе
сводился к преподаванию еврейских предметов на идиш. Но даже в течение
всех этих лет звучали сетования на то, что преподавание идиш плохо
поставлено, что дети, покидая школу, очень слабо знают идиш и что даже
среди учителей встречаются люди, плохо знающие еврейский язык.
После мировой войны на
короткий срок были восстановлены еврейские школы в Вильно и Ковно. Но
ликвидация этих школ советской властью последовала даже раньше 1948
года, когда были ликвидированы все остальные формы еврейской культурной
деятельности.
ИЕГУДА СЛУЦКИЙ
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:10 | Сообщение # 20 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| СУДЬБА ИВРИТ В РОССИИ 1
История книги на иврит в
годы революции и советского режима представляет собой одну из глав
мартиролога русского еврейства. Во времени глава эта — краткая: в
сущности она ограничена тремя годами —
1917-1919. В начале — бурный расцвет, когда в условиях демократической
февральско-мартовской революции русскому еврейству впервые удается
проявить без помех заложенные в нем национальные и общественные
возможности. Но вскоре бедствия погромной эпохи — с одной стороны, и
давление кругов, пришедших к власти после октября 1917 года, — с другой,
в корне подорвали все свободные проявления еврейского культурного
творчества и с особой жестокостью обрушились на книгу на иврит.
В начале революции были
намечены обширные планы по изданию еврейских книг, — в связи с развитием
сионистского движения и древне-еврейской школы в России и их растущими
потребностями в культурной области. Но едва только началось
осуществление этих планов, как враждебная рука протянулась к начаткам
культурного строительства и уничтожила их. Началась полоса агонии, в
течение которой еще можно отметить наличие некоторых изданий,
предназначенных для синагогальной службы, или один-другой томик стихов
на иврит. Но и эти жалкие проявления изданий на иврит исчезают к концу
двадцатых годов под неумолимым давлением диктатуры, стремящейся
истребить все светлые проявления еврейского национального духа.
2
В 1917-1919 г.г. в России
появилось свыше 180 книг, брошюр и журналов на иврит. Большинство их
увидело свет в старом издательском центре — Одессе, где появилось 109
изданий (60%), за ней следует Москва (29) и Киев (18). В остальных городах число изданий не доходит и до десятка.
Число журналов и сборников
было весьма велико, хотя по большей части они не успели выпустить более
одного или нескольких выпусков. Но самый факт их появления
свидетельствует о весьма большом интересе в русском еврействе к книге на
иврит.
Краткий обзор этих изданий введет нас в круг деятельности и планов еврейских издателей того времени.
Сперва — о периодической
печати. В центре внимания читателя был еженедельник — «Га-'АМ», вскоре
превращенный в ежедневную газету под редакцией М. Гликсона, Б. Каца, С.
Черновица и М. Клейнмана. Первый номер газеты вышел И июля 1917 г.
Редакция ставила своей целью создать газету, дающую читателю весь
необходимый ему материал, какой он обычно находит в других газетах.
Вместе с тем редакция особое внимание уделяла информации еврейского
содержания. По мере развития революционных событий такая газета на иврит
была предметом роскоши: хотя тираж ее временами достигал 15.000
экземпляров, он не мог покрыть расходов, связанных с изданием. Дефицит
покрывался упомянутой выше группой состоятельных приверженцев иврит.
После октябрьского переворота «Га-'АМ» в течение ряда месяцев 1918 г.
примыкал к числу органов оппозиционной печати, враждебной новой власти,
подвергавшей резкой критике политику Ленина и Троцкого, а равно и
Брест-Литовский мир. «Русская революция — писал Б. Кац в одной из
передовых статей газеты — превзошла своей дикостью все отрицательные
проявления французской революции... Нам осталась лишь надежда, что
власть новой инквизиции недолго продержится»...
В июле 1918 г., когда была закрыта все оппозиционная пресса, прекратилось издание «Га-'АМА».
В литературно-научных
сборниках на иврит, вышедших в свет в 1917-18 г.г., сконцентрировались
лучшие литературные силы того времени. В первую очередь следует отметить КНЕССЕТ
(сборник) под редакцией X. Н. Бялика. Знаменитый поэт был в полном
расцвете сил и это сказалось в ряде его поэтических произведений того
времени, в статье «Галаха и Агада» и в рассказе «Труба устыдилась».
Одновременно появился в Петрограде сборник Оламену (Наш Мир) с специальным отделом, посвященным 25-летию литературной деятельности Бялика.
В 1919 г. в Одессе вышел увесистый том Массу от (Факелы) под редакцией М. Гликсона. К концу того же года С. Цемах и Э. Штейнман издали в Одессе сборник
Га-Арец.
Из сборников, посвященных специальным предметам, следует отметить Сефатену (Наш язык) под редакцией И. Клаузнера («для обогащения и возрождения еврейского языка»); Решумот (Записи) — с отделами, посвященными мемуарам, этнографии и фольклору; и два тома Ге-'Авар (Былое), вышедшее в Петрограде под редакцией Саула Гинзбурга. Школьные и педагогические темы трактовались в одесском Гагина (Сад) И. Альтермана и Иехиеля Гайльперна, в киевском Га-Море (Учитель) Н. Пинеса, и в ГаМаккаби, посвященном вопросам физического воспитания.
Но всего важнее было возобновление журнала ГаШилоах
в июне 1917 года его старым редактором И. Клаузнером. В течение двух
лет журнал выходил в виде еженедельника в Одессе. Закрытый советской
властью Га-Шилоах возобновился уже в Иерусалиме в начале 1920 г.
Последним по времени периодическим изданием на иврит в Одессе оказался еженедельник Баркаи
(Утренняя Звезда) под редакцией А. Литана. Когда большевики
окончательно водворились в Одессе, в январе 1920 г. была отправлена к
Мережину, представителю Евсекции, делегация с предложением разрешить
дальнейшее издание Баркаи, как журнала чисто литературного — для стихов и рассказов, — без публицистики. Однако, ответ Мережина был отрицательный.
3
Самым значительным литературным предприятием рассматриваемого периода — как по объему, так и по содержанию — является Га-Текуфа
(Эпоха), появлявшаяся в издательстве А. И. Штыбеля под редакцией Давида
Фришмана. Это издательство приступило также к выпуску серии переводов
из мировых классиков.
Га-Текуфа был трехмесячник, в 700 больших страниц. В 1918 г. вышли в Москве три тома, каждый в количестве
5.000
экземпляров. Участвовали в них д-р А. И. Каценельнсон, Давид Фришман,
X. Н. Бялик, и из более молодых — Д. Шимонович, M. Н. Вальповский, Эл.
Штейнман.
В переводной серии вышли три тома сочинений Л. Н. Толстого, первый том Жан Кристофа Ромэн Роллана, Портрет Дориана Грея О. Уайльда, две драмы М. Метерлинка, Рудин Тургенева и др.
Деятельность издательства была в полном разгаре, когда власти конфисковали шрифт. Набор трех книг — Мадам Бовари Флобера, Жерминаль Э. Золя, второй том Жан Кристофа — был рассыпан.
Зимой 1919 г. Штыбель
покинул Москву. Часть оставшихся на складе книг пошла на топку, другая
была позже продана за-границу советскими органами. Издательство
возобновило свою деятельность вне пределов России: в Польше, Америке,
Палестине.
Отдельными томами появились тогда произведения Переда и Шофмана, вышедшие в издательстве Мория в Одессе. Оно же выпустило новые издания стихотворений Бялика, Черниховского, Шнеура.
Из научных изданий, появившихся тогда в Одессе, следует упомянуть дополнительный том Истории догмы в еврействе
Давида Нейпарка; сборник статей Якова Фихмама по литературной критике;
сборник статей о Менделе; и ценную книгу И. X. Гавьева о пословицах и
поговорках, подлинную сокровищницу еврейского фольклора.
«Одесский Комитет», старый палестинский центр, отметил свое двадцатилетие (имевшее место еще в 1915 г.), изданием первого тома Документов по истории палестинофильства
под редакцией А. Друянова, и первого (единственного) тома истории
движения, написанного С. Л. Цитроном. Одной из последних книг на иврит
был том источников по еврейской истории, составленный В. Динабургом (И.
Динуром) и изданный в Киеве.
В начале революции возлагались надежды на развитие
школы на иврит, которая воспитала бы на этой базе новое
поколение. В апреле 1917 г. в Петрограде собрался с этой
целью съезд Тарбут.
Детские сады и школы на
иврит возникли тогда в целом ряде городов и местечек. Нужда в учебниках,
пособиях, книгах для детей и юношества все росла. Попытки удовлетворить
ее были предприняты главным образом в Одессе и Киеве. Появились
популяризации Библии, литературные хрестоматии и пр. Учебник по
арифметике в издании Бр. Блетницких в Одессе вышел в течение года в двух
изданиях. Серия маленьких книг для чтения вышла в Одессе по инициативе
местных учителей. Третьим изданием вышли рассказы Иегуды Штейнберга и
том сказок братьев Гримм в переводе Д. Фришмана. Московское издательство
Омонут издавало детский журнал Шетилим (Ростки) под редакцией М. Бен-Элиэзера. Сюда же можно отнести выход романа 93-ий год Гюго (в сокращенном переводе Бен-Элиэзера) и первого тома Тысячи и одной ночи (перевод Д. Елина).
Это было лишь начало. Омонут
перекочевал к концу 1918 г. из Москвы в Киев, а затем в Одессу,
связался с X. Н. Бяликом, и заказал десятки переводов классиков детской и
юношеской литературы. Однако, эта деятельность дала свои плоды уже не в
России, а в Германии и в Палестине.
4
Весна длилась недолго.
Вскоре на еврейскую книгу обрушились ярость и гонения властей и особенно
представителей евсекции, считавших преследование иврит, — языка и
литературы — одной из важнейших своих задач. Зимой 1918 г. дом Персиц на
углу ул. Кропоткина (быв. Пречистенка) оставался последним убежищем для
еврейских культурных учреждений: там находились бюро центра Тарбут, редакция Га-'АМ и детского журнала Шетилим.
Но второй этаж был реквизирован «комиссариатом по еврейским делам» во
главе с С. Диманштейном. Постепенно все еврейские учреждения были
вынуждены покинуть здание, а вскоре и владельцы выехали из Москвы.
На юге, в Одессе, Киеве,
Харькове, где советская власть еще не упрочилась, еврейская книга могла
выходить вплоть до конца 1919 года, но щупальцы евсекции добрались и
туда. В июне 1919 г., в процессе ликвидации всех форм независимой
общественности в русском еврействе, вышло распоряжение Киевского
Исполкома советов, обращенное к заведующим типографии:
«Сообщить в отдел управления
о всех печатающихся произведениях, относящихся по своему направлению и
содержанию к сионистским и клерикальным организациям, — таковые издания
задержать выходом в свет и конфисковать».
Военное отступление
большевиков летом того года временно задержало разрушительное действие
этого декрета. Но к концу 1919 года наступил конец еврейской книги.
Конфискованные типографии были переданы евсекции. Писатели на иврит
начали покидать страну — 21 июня 1921 г. значительная группа с Бяликом
во главе выехала из Одессы на пути в Палестину.
Следует упомянуть особо о
судьбе еврейских книг религиозного содержания. В годы НЭП'а — вплоть до
1928 г. такие книги появлялись от времени до времени, по инициативе
частных книготорговцев, и типографии (принадлежавшие государству) по
деловым соображениям были не прочь печатать их. Молитвенники, пасхальные
сказания, псалмы и т. п. появлялись в Полтаве, Бобруйске, Ленинграде, Бердичеве, Житомире.
Бобруйский книготорговец успешно работал в этой области: 10 апреля 1928
г. мы могли прочесть в «Комсомольской Правде», что в 1927-28 г.г. он напечатал около 100.000 экземпляров религиозных
текстов, и что «у него есть свои агенты — книгоноши и книговозы, —
честно доставляющие его издания прямо на дом верующим. Ни один агент ни
одного нашего издательства в уменьи распространить книгу с ним
сравниться не может».
Так же действовал издатель
Меир Эпштейн в Бердичеве и Житомире. В Ленинграде хасидам хабадского
толка удалось напечатать молитвенники в нескольких изданиях,
—
каждое тиражем по несколько тысяч. В 20-х годах появилось также
несколько раввинских сочинений. Одно — ленинградского раввина Давида
Каценельсона было напечатано в типографии Красный Агитатор. Раввин И. Абрамский и С. И. Зевин издали два выпуска журнала Ягдил Тора,
посвященного талмудическим исследованиям. Следует также отметить
выпуски еврейского календаря. В 1922-1929 г.г. появлялись и
распространялись в десятках тысяч экземпляров календари. Затем наступил
на долгие годы перерыв, и в Советской России не разрешалось издавать
календари. Только в 1956 г. московскому раввину С. Шлейферу удалось
добиться разрешения на издание как кален
даря, так и молитвенника (Сиддур Га-Шалом). Последний, воспроизведенный по разным прежним текстам, вышел в
3.000 экземпляров, по особой милости начальства.
5
Но и после ликвидации
книгопечатания на иврит и выезда из России большинства еврейских
писателей, в Советском Союзе продолжалась борьба за права иврит и книги
на иврит. Были случаи, когда люди, душой и телом преданные новому строю,
или готовые приспособиться к нему, пытались добиться одного: права
выражать свои чувства и мысли на дорогом им иврит. Еще в 1919 г. Эл.
Штейнман писал в брошюре Га-коммунист Га-иври,
что судьба иврит связана с судьбой победоносной коммунистической
революции. Эти настроения встречались порой и в следующие годы, среди
молодых людей, пытавшихся «создать революционно-литературную трибуну,
под знаменем которой сумели бы объединиться творческие молодые силы
мирового еврейства» (Иосипон).
Но все старания такого рода
кружков в Москве, Петрограде, Киеве, Харькове — провалились. Четыре
брошюры и сборники этого рода, пытавшиеся сочетать иврит с коммунизмом,
появились в двадцатых годах. В 1923 г. вышел в Харькове в 1О0
экземплярах литературный сборник Цилцле-Шема, одушевленный идеями коммунистической революции. Годом позже появилась в Киеве книжечка стихов М. Л. Новака Га'аие (Извержение) с подзаголовком Мегиллат Октобер. А к десятилетию революции старый писатель Б. Фрадкин опубликовал в Харькове поэму 'Але'Асор (О декаде).
В 1925 г. группа писателей получила разрешение выпустить на иврит сборник Берешит.
Но не нашлось типографии, которая дерзнула бы принять такой заказ.
Рукопись была переслана в Берлин, и 300 экземпляров книги были допущены в
Москву. Но второй сборник, подготовленный к печати, уже не был властями
разрешен к выпуску.
Эта группа писателей на
иврит просуществовала до средины тридцатых годов. Изредка произведения
ее членов появлялись в таких изданиях, как Га-Текуфа, Ныо-Иоркский Га-Доар, палестинские Га-Шилоах, Гедим, Кетубим, Гильонст, Мознайим, виленском Алим
и др. В этих стихах и рассказах отражался, прямо и косвенно, распад
русского еврейства. Некоторые из этих авторов вскоре подверглись аресту и
исчезли бесследно, другим удалось вырваться из Советского Союза. Можно
назвать Цви Прейгарзона, автора серии рассказов Путешествие Веньямина Четвертого;
Авр. Фримана, автора романа 1919, две части которого появились в
Палестине в тридцатых годах, и добравшихся до Палестины поэтессу
Бат-Мириам и Авр. Криворучку.
Значительным дарованием в
советской группе обладал поэт Хаим Ленский (1905-1942). Ему удалось
переслать в Палестину многие из своих произведений перед тем, как он сам
«исчез» в сибирском концлагере. Много лет спустя прибыли в Израиль
рукописи его новых произведений.
Другим рыцарем иврит в этой
группе советско-еврейских писателей был поэт Элиша Родин (1888-1947), —
который также разделил судьбу мучеников гебраизма.
ГЕРШОН СВЕТ
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:11 | Сообщение # 21 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕИ В РУССКОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ
КУЛЬТУРЕ В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД Тема об участии евреев в
музыкальной жизни в советскую эпоху требует обстоятельного и
самостоятельного изложения. Роль евреев-виртуозов, дирижеров,
композиторов, педагогов и музыковедов в музыкальной культуре Советской
России весьма велика и заслуживает подробного обследования.
ВИРТУОЗЫ-СКРИПАЧИ, ПИАНИСТЫ И ВИОЛОНЧЕЛИСТЫ
Имена Давида и Игоря
Ойстрах, Эмиля Гилельса, Леонида Когана, Владимира Ашкенази, в последние
годы также Бориса Гутникова и Даниила Шафрана — известны теперь во всем
западном мире. Но они — только авангард, верхушка еврейских
музыканток-виртуозов, выступающих в Советском Союзе и за его пределами.
Дать исчерпывающий обзор участия евреев в
музыкальной культуре Советского Союза трудно. В том, что артисты, имена
которых Рахлин, Хайкин, Гольдштейн, Коган и т.д. — евреи, сомневаться
не приходится; но в отношении многих подвизающихся на музыкальном
поприще под «нейтральными» фамилиями, как Марков, Блантер, Нестьев и
др., уже не может быть уверенности, к какой национальности они
принадлежат. Однако, можно утверждать без риска, что и среди них процент
евреев значителен.
В обзоре «русской советской музыкальной культуры за период 1935-1941 гг.», напечатанном в т. 2-м «Истории Русской Советской Музыки» (1959 года), приводятся
следующие имена музыкантов-виртуозов: Григорий Гинцбург, Эмиль Гилельс,
Яков Зак, Лев Оборин, Давид Ойстрах, Игорь Ойстрах (родился в 1931 г.,
карьеру начал лишь в пятидесятых годах), Натан Рахлин, Роза Тумаркина,
Яков Флиер, Мария Юдина. Все они 'выдвинулись уже в советский период.
Одновременно продолжали концертную и педагогическую деятельность и
мастера старшего поколения, среди которых следует упомянуть Александра Гольденвейзера и Самуила Файнберга.
(Александр Гольденвейзер — отпрыск семьи известных адвокатов, он был
сыном матери не-еврейки и отца, принявшего православие).
Этот обзор однако далеко не полон.
Уже до 1941-го года из
евреев-виртуозов в Советском Союзе, кроме перечисленных в обзоре,
пользовались известностью: скрипачи Буся Гольдштейн, Елизавета Гилельс
(сестра пианиста Эмиля Гилельса и жена скрипача Леонида Когана), Юлий
Ситковецкий, М. Фихтенгольц, Л. Фейгин. Елизавета Гилельс, Буся
Гольдштейн и М. Фихтенгольц были премированы на международных конкурсах
IB Брюсселе, Варшаве, Вене. В период между 1935-м и 1941-м г.г.
состоялся ряд все-союзных конкурсов исполнителей, на которых из евреев
выделились: пианистка Мария Гринберг, виолончелист Даниил Шафран,
дирижер Натан Рахлин и колоратурное сопрано Пантофель-Нечецкая.
С большим успехом выступали
на концертных эстрадах в Советском Союзе в тот период также еврейские
пианисты-виртуозы: Т. Гутман, Бэла Давидович, Натан Перельман и скрипачи
Виктор Пикайзен, Нина Школьиикова, Игорь Безродный и Михаил Вейман.
(Последний получил ряд призов на международных конкурсах в Праге,
Лейпциге и Брюсселе).
Но цитированный нами обзор заканчивается 1941-м годом.
За четверть века, которые
прошли с тех пор, в Советском Союзе народилось новое поколение
виртуозов, среди которых тоже немало евреев. Большую карьеру делает
упомянутый выше Борис Гутников, получивший в 1962-м году первый приз на
всемирном конкурсе имени Чайковского в Москве. Второй приз на этом
конкурсе получил Шмуэль Ашкенази из Израиля. Четвертый приз получил
Альберт Марков — еврей из СССР . Среди евреев-виолончелистов на конкурсе
были премированы Наталия Гутман, Валентина Фейгин, Михаил Хомицер и
среди пианистов — Владимир Ашкенази (в последние годы выдвинувшийся в
первые ряды пианистов мирового калибра) и Нина Бейлина. О Викторе
Пикайзене, еврее из Украины, ученике Давида Ойстраха, музыкальные
обозреватели отзываются как об исключительно талантливом артисте. На
международном конкурсе в Праге он уже в 1956-м году получил второй приз.
Количество евреев среди
советских виртуозов сильно импонирует. Но в искусстве решает, конечно,
не количество, а качество. В Советском Союзе упомянутые выше
евреивиртуозы числятся в самых первых рядах. За исключением Святослава
Рихтера и недавно скончавшегося виолончелиста Кнушевицкого, почти все
крупнейшие скрипачи, пианисты, виолончелисты, дирижеры в Советском Союзе
— евреи. Большинство среди них — отпрыски семей, в которых евреями были
отец и мать; немногие, как Игорь Ойстрах или Владимир Ашкенази, — дети
от смешанного брака.
В 1937-м году на
международном конкурсе скрипачей имени Исайи в Брюсселе первый приз
получил Давид Ойстрах, третий — Елизавета Гилельс, четвертый — Буся
Гольдштейн и пятый — Михаил Фихтенгольц. Из пяти лауреатов этого,
нашумевшего во всем мире музыкального конкурса, четверо — русские евреи.
Иа международном конкурсе пианистов в том же Брюсселе в 1939-м году,
накануне второй мировой войны, первый приз получил Эмиль Гилельс, третий
— Яков Флиер. Снова из трех лауреатов два — русские евреи. На
всесоюзном конкурсе имени Чайковского в Москве в 1962-м году первый приз
поделили между собой англичанин Огден и Владимир Ашкенази, в 1956-м
году получивший на международном конкурсе в Брюсселе первый приз. На
этом конкурсе состязались 56 виртуозов из 22-х стран. Пятый приз получил
тоже русский еврей — Лазарь Берман.
Весной 1964-го года, на
международном конкурсе скрипачей в Праге, первый приз был поделен между
чехословацким скрипачем Штраусом и советским — Григорием Фейгиным. На
международном конкурсе пианистов имени бельгийской королевы Елизаветы в
том же 1964-м году в Брюсселе первый приз получил 18-летний Евгений
Могилевский, уроженец Одессы, где его родители состоят преподавателями
консерватории. Среди 70 участников конкурса, — писал Нью-Йоркский
корреспондент журнала «Тайм»,
—
Могилевскому была устроена шумная овация. «Богом одаренный большой
талант, артист крупного калибра» — писала о нем бельгийская пресса.
В последние годы много
выступают в Советском Союзе скрипачи-евреи Альберт Марков и Самуил
Фурер, пианистка старшего поколения Надя Голубовская, а также пианисты
— Татьяна Гольдфарб, Арнольд Каштан и Борис Гольдфадер.
ОЙСТРАХИ, КОГАН И ГИЛЕЛЬС
Давид и Игорь Ойстрахи,
Леонид Коган и Эмиль Гилельс завоевали мировое признание. Где бы они не
играли — повсюду переполненные залы, высоко хвалебные отзывы — им
неизменно сопутствуют. Ойстрах-отец в 1964-м году по болезни
на некоторое время вынужден был прекратить концертную деятельность.
Незадолго до болезни его совместные выступления с сыном Игорем, в
сопровождении замечательного московского камерного ансамбля Рудольфа
Баршая и в Европе, и в Америке сопровождались сенсационным успехом. В
1954-м году, после концерта Давида Ойстраха в Лондоне, английский критик
Перси Картер писал: «Не лучший ли он скрипач наших дней? Возможно!..»
Игорь Ойстрах в последние годы выдвинулся в первые ряды скрипачей
мирового калибра.
Леонид Коган числится в
последние годы среди первых пяти-шести лучших скрипачей нашего времени.
Бесспорно, что Эмиль Гилельс если не самый лучший, то один из двухтрех
лучших пианистов мира. Парижский критик Жорж Леон писал о Гилельсе, что
он — «великий среди самых великих пианистов нашего времени».
В области виолончельной игры
первенство в Советском Союзе признано за Мстиславом Ростроповичем.
Непосредственно за ним следует замечательный виолончелист Даниил Шафран.
И в до-революционной России были исключительные виолончелисты-евреи,
как Карл Давыдов, Иосиф Пресс, Иосиф Малкин, Гдаль Залесский, Давид
Зиссерман и др. Григорий Пятигорский тоже уроженец России, воспитанник
московской консерватории.
ДИРИЖЕРЫ
До-революционная Россия не
была богата дирижерами международного масштаба. Если не считать братьев
Рубинштейн, Антона (скончался в 1894-м году) и Николая (скончался в
1881-м году), в России до первой мировой войны было немного крупных
дирижеров, таких, — как чех Направник, сын уральского казака Сафонов,
сын еврейского свадебного музыканта С. Кусевицкий и Рахманинов (который
дирижерством тяготился и в Америке поприще дирижера оставил). Помимо них
в до-революционной России в Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Харькове
были отличные дирижеры, преимущественно в оперных театрах, среди
которых евреев было немало. Назову Л. Штейнберга, Штеймана, Пазовского,
Моргуляна, Блюменфельда, Купера, Фительберга, Голинкина, Хессина.
В советский период среди
новых дирижеров, как Кондрашин, Иванов, Рождественский, Мравинский,
Светланов, насчитывается и ряд евреев, — как недавно скончавшийся Самуил
Самосуд, ряд десятилетий состоявший главным дирижером Большого Театра.
«Музыкант огромного диапазона,
первый исполнитель ряда выдающихся советских симфонических
произведений» — писали о нем летом 1964го года по случаю его 80-летия. В
34 года Самосуд уже состоял главным дирижером Академического Малого
оперного театра в Ленинграде, откуда его скоро перевели в Москву.
Самосуд был первым, дирижировавшим последние симфонии и балеты
Прокофьева. Под его дирижерской палочкой прозвучала впервые музыка к
«Войне и миру» Прокофьева. В последние 10-15 лет жизни Прокофьева
Самосуд был очень близок к композитору, который не раз пользовался его
советами и опытом. Так, по совету Самосуда, — как повествует биограф
Прокофьева, И. Нестьев, — композитор написал добавочную сцену «Военный
совет в Филях», в центре которой находится образ Кутузова. Прокофьев —
пишет Нестьев — отметил исключительное проникновение С. Самосуда в его
творческий замысел. Самосуд также подсказал Прокофьеву мысль о введении в
оперу новой картины, — сцены бала у екатерининского вельможи. Самосуд
первым исполнил 7-ую симфонию Прокофьева и его «Оду на окончание войны».
В 1927-м году он первый дирижировал оперой Шостаковича «Лэди Макбет
Мценского уезда», навлекший на композитора гнев Сталина, и также операми
«Тихий Дон» Дзержинского и «Семья Тараса» Кабалевского. Самосуд
скончался через несколько недель после своего 80-летнего юбилея.
Натан Рахлин и Борис Хайкин
числятся среди лучших дирижеров в оперных театрах Москвы и Ленинграда.
Юрий Файер из Большого Театра во время гастролей балета в Нью-Йорке,
вызвал восхищение музыкантов своей феноменальной музыкальной памятью и
дирижерской виртуозностью.
ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Бурный расцвет виртуозов в
Советском Союзе стал возможным благодаря тому, что и в годы гражданской
войны и экономической разрухи в Ленинграде, Москве, Киеве, Одессе и в
других городах остались преподаватели музыки высокого калибра, не
эмигрировавшие за-границу. Они продолжали насаждать музыкальную культуру
в народе, выращивать талантливых виртуозов. Среди этих
ветеранов-профессоров музыки в консерваториях обеих столиц и в больших
провинциальных городах было немало евреев. О Гольденвейзере, свыше
полустолетия состоявшем профессором московской консерватории и
воспитавшем дватри поколения пианистов России, как и о Самуиле Файнберге
и Феликсе Блюменфельде, упоминалось раньше. Школа Столярского в Одессе,
деятельность Цыганова, Ямпольского, Цейтлина и Янкелевича в Москве,
профессоров Эйдлина и Шара в Ленинграде, наконец Давида Ойстраха, почти
четверть века преподавающего в Московской консерватории наряду с
Игумновым, Нейгаузом и другими, создали условия для такого расцвета
виртуозов-скрипачей, пианистов и дирижеров, какого в нашу эпоху не было
ни в какой другой стране в мире.
30 лет после основания
Николаем Рубинштейном Московской консерватории в 1895-м году, три сестры
Гнесин, дочери казенного раввина из Ростова-на-Дону, учредили в Москве
скромное музыкальное училище для детей и взрослых, постепенно
разросшееся до размеров Музыкального Института. В наше время он
объединяет две музыкальные школы и педагогический институт, в которых
общий состав учащихся превышает 3000. Вместе с ленинградской и
московской консерваториями Музыкальный Институт Гнесиных — одно из трех
самых заслуженных учреждений в области музыкального образования в
России.
В Институте Гнесиных за 70
лет его существования получили музыкальное образование тысячи
музыкантов, подвизающиеся ныне по всему Советскому Союзу в качестве
концертантов, оркестровых музыкантов, преподавателей музыки, дирижеров,
хормейстеров и т.д. Воспитанниками Института были пианисты Николай Орлов
и Лев Оборин, певица Зара Долуханова, композиторы Арам Хачатурян и
Тихон Хренников и др. Весной 1964-го года в Москве праздновали 90-летие
основательницы Института Елены Фабиановны Гнесиной. Вся советская печать
отметила выдающиеся заслуги юбилярши, совместно со своими сестрами все
еще продолжающей возглавлять школу, созданную ею в 1895 году.
Хачатурян и Хренников —
теперь именитые советские композиторы — окончили Институт Гнесиных по
классу композиции. Их профессором был Михаил Фабианович Гнесин, — один
из самых замечательных композиторов, вышедших из рядов русского
еврейства в 20-м веке.
В первом томе «Книги о
русском еврействе» я упомянул о петербургском Обществе Еврейской
Народной Музыки, зародившемся в 1908-м году. Из него вышел ряд таких
талантливых композиторов, как Михаил Мильнер, Иосиф Ахрон, Михаил
Гнесин, Лазарь Саминский, Соломон Розовский и др., создавших ряд
интересных музыкальных произведений в стиле т.н. «Новой Еврейской
Музыкальной Школы». В Москве аналогичную группу возглавлял Ю. Д. Энгель.
Там особенно выделялся
Александр Крейн, который совместно со своим братом Григорием и
племянником Юлием составил группу «Крейнов», о которой речь впереди.
ЕВРЕИ-КОМПОЗИТОРЫ В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД
Евреи-композиторы в
дореволюционной России были наперечет. Единственным значительным
композитором еврейского происхождения был Антон Рубинштейн, — наряду с
Листом, лучший пианист всех времен. (О нем подробно я писал в первом
томе «Книги о русском еврействе».) Кроме Рубинштейна, можно назвать
Карла Давыдова, создавшего ряд блестящих пьес для виолончели,
Максимилиана Штейнберга (зятя Римского^Корсакова), Любовь Штрейхер и др.
Были среди русских евреев значительные композиторы в области
синагогальной литургии (Новаковский, Герович, Дунаевский).
Когда в начале текущего века
возникло Общество Еврейской Народной Музыки, Римский-Корсаков был
первым русским музыкантом, с большим сочувствием отнесшимся к нему. Ему
принадлежат слова, что и «Еврейская музыка дождется своего Глинки».
Молодые музыканты с композиторским дарованием, которые в 1908-м году
образовали упомянутое «О.Е.Н.М.» в Петербурге, были учениками
Петербургской консерватории, преимущественно классов Римского, Лядова и
Глазунова. Из этой группы, насчитывавшей несколько десятков музыкантов,
особенно яркими дарованиями обладали Михаил Мильнер, Иосиф Ахрон, Михаил
Гнесин и Крейн.
Михаил-Миша Мильнер
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:11 | Сообщение # 22 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| (1882-1952) был уроженцем украинского местечка Ракитно. О
«мальчике-альте» из Рокитно шла слава, как об исключительном музыкальном
таланте. Это побудило Киевского мецената Льва Бродского дать ему
стипендию, благодаря которой Мильнер мог получить музыкальное
образование в Киевском музыкальном училище и затем совершенствоваться в
Петербургской консерватории, в классах Лядова и Глазунова. По окончании
курса Мильнер стал дирижером хора петербургской главной хоральной
синагоги. Его «Ин хедер» и псалм «Ад оно адошэм!» положили основу стилю
т. н. «Новой еврейской школы в музыке». Мильнер написал чудесную
литургическую композицию «Унсанэ токэф», вокальную сюиту на слова
Переца, в которой «Танц, мэйдэлэ, танц!» — представляет собой шедевр.
Опера Мильнера «Небеса пылают» была поставлена в 1926-м году в
Ленинграде и выдержала ряд представлений. Речитативы Мильнера постро
ены на традиционных
«невмах», составляющих основу кантиляционного чтения Торы. Мильнер
написал музыку для ряда театральных постановок, в частности для «Сна
Якова» и «Голема» в постановке «Габимы» и для театров на идиш. Мильнер
был одно время дирижером украинского театра в Харькове. Мильнер был
самым оригинальным талантом среди композиторов, группировавшихся вокруг
петербургского О-ва Еврейской Народной Музыки. В своих песнях, романсах,
фортепианных пьесах он первый заговорил на своеобразном музыкальном
наречии, истоки которого коренятся в древних молитвенных напевах, в
кантиляционном чтении Торы, в хасидских песнопениях и плясках. Сын
украинского еврейства, он с детства впитал в себя мелодии древних
синагогальных напевов, религиозных и полу-религиозных застольных
песнопений хасидов, народных песен улицы еврейской «черты оседлости» и
колыбельные песни, которые еврейская мать пела своему ребенку, мечтая о
том, что он вырастет если не раввином, то, во всяком случае, ученым по
еврейской письменности. Как и русские «кучкисты» в своей области,
Мильнер редко пользовался готовой мелодией из сокровищниц музыкального
фольклора еврейского местечкового быта, но сам творил мелодии в этом
духе. В среде О-ва Еврейской Народной Музыки его не без некоторого
основания называли «еврейским Мусоргским».
Плеяда молодых композиторов,
группировавшихся вокруг петербургского О-ва Еврейской Народной Музыки,
была национально-настроенна, подобно тому, как были русскими
националистами Глинка и члены «Могучей Кучки» и их «трабант» Владимир
Стасов. При советском строе еврейский национализм в музыке оказался не
ко двору. В отличие от Гнесина, Ахрона, Крейнов, — Мильнер в другом
стиле музыки не писал. Поэтому его произведения в советский период не
издавались и не исполнялись. Среди оставшихся после смерти Мильнера
рукописей имеется «Симфония на еврейские темы». Какова судьба его
рукописей, находятся ли они у его вдовы или в государственном
ното-хранилище, — об этом сведений нет.
Иосиф Ахрон (1886-1943) начал музыкальную карьеру вундеркиндом скрипачем-виртуозом,
давая концерты с 11летнего возраста. Он был учеником Ауэра по
Петербургской консерватории, которую окончил в 1904-м году. К О-ву
Еврейской Народной Музыки Ахрон примкнул из внутреннего побуждения
писать музыку в еврейском духе. Уже первые его пьесы для скрипки,
«Еврейская мелодия» и «Еврейский танец», имели большой успех, и многие
именитые скрипачи, включая Яшу Хейфеца, включили их в свой концертный репертуар.
В 1915 году Ахрон написал замечательные вариации для рояля
на тему «Эйл ивнэ хагалил» с заключительной, мастерски сделанной,
шестиголосой фугой. Пьеса эта очень эффектна и когда нибудь еще пробьет
себе дорогу в репертуар концертирующих пианистов-виртуозов.
В начале двадцатых годов
Ахрон оставил Россию. Он жил года два в Берлине, где написал и издал ряд
новых пьес и затем обосновался в Калифорнии, где и умер 57 лет от
сердечного припадка. Ахрон оставил много произведений в рукописях,
которые после смерти его вдовы сложными путями были пересланы в
иерусалимский университет. Среди произведений Ахрона берлинского периода
замечательны «Детская сюита», построенная на «невмах», и ряд романсов;
прелестна изящная «Канцонетта», переложенная им и для скрипки. Ахрон
написал три концерта для скрипки и оркестра. В американский период Ахрон
отдал дань увлечению Шэнбергом, который, кстати сказать, очень высоко
ценил его, как композитора. Предвечернее субботнее богослужение Ахрона —
произведение высокого ранга. Ахрон писал музыку не только в
«ново-еврейском стиле». Среди его произведений имеются сонаты для
скрипки и рояля, струнный квартет и многое другое, в которых Ахрон
проявил себя мастером, превосходно владевшим композиционной техникой с
безукоризненным чувством формы, поэтической фантазией и тонким
художественным вкусом. Будем надеяться, что в Израиле найдут путь к
изданию оставленного Ахроном ценного музыкального наследства. Когда все
его произведения будут изданы, они несомненно будут включены в
концертный репертуар скрипачей, пианистов, оркестровых и камерных
ансамблей. Иосиф Ахрон был бесспорно выдающимся композитором.
МИХАИЛ ФАБИАНОВИЧ ГНЕСИН
О М. Ф. Гнесине
(1883-1957), крупном русско-еврейском композиторе, вышла в Москве, в
издательстве «Советский композитор», книжка под названием «М. Гнесин —
статьи, воспоминания, материалы».
«Среди выдающихся музыкальных деятелей старшего поколения, — говорится в
предисловии к этой книге, — одно из первых мест принадлежит Михаилу
Фабиановичу Гнесину. Ярко одаренная натура
этого самобытного художника и общественного деятеля представляет собой
большой интерес не только в силу многогранности его творчества, но
прежде всего потому, что его более чем полувековая активная и яркая
жизнь в искусстве отразила наиболее сложные процессы в музыкальной жизни России...»
Первые произведения Гнесина
относятся к началу нашего века, когда ему едва минуло двадцать лет. Его
романс «У моря» на слова Бальмонта и «Бог солнца, светлый Бог любви» так
понравились его учителю Римскому-Корсакову, что тот передал их
издательству Беляева для напечатания. За более чем полувековую
композиторскую деятельность Гнесин оставил свыше 80
опусов-симфонических, ораториальных, романсов, камерной музыки. Творил
он в двух планах — в эклектическом стиле обще-европейской музыки нашего
века и в стиле т. н. «ново-еврейской музыки», который в последние годы
вне России называют «средиземноморским». Из произведений Гнесина первой
категории следует упомянуть «Из Шелли», симфонический фрагмент к
«Освобожденному Прометею» для большого симфонического оркестра
(1906-1908), сонату-балладу для виолончели и рояля (1909 г.), которая
была исполнена в Москве в 1911-м году знаменитыми музыкантами — Пабло
Казальсом и Александром Зилоти; а также «Врубель» — симфонический
дифирамб для оркестра и голоса, «Реквием» для струнного квартета и
рояля, «1905-1907» для большого симфонического оркестра с заключительным
хором на слова Есенина (1925-1926 г.г.); сонату для скрипки и рояля
(1928) и многое другое.
В обстоятельном разборе
творчества Гнесина в упомянутой книжке, композитор Юлиан Крейн пишет:
«Гнесин был, пожалуй, единственный среди учеников Римского,
унаследовавший от него драгоценное свойство мелодичности». В конце
1910-х г.г. Гнесин, подобно Григу, соприкоснувшись с родником народного
творчества — своего родного еврейского, знакомого с детства, но только
теперь художественно осознанного, — обретает новый и яркий источник
вдохновения. Первые опыты Гнесина в этой области относятся ко времени
возникновения О-ва Е.Н.М. в Петербурге. В своеобразной форме Гнесин
применяет стилистические принципы, на которых он был воспитан в школе
РимскогоКорсакова.
Усиление интереса к
еврейскому фольклору, как и вообще к фольклору Востока, способствовали и
поездки Гнесина в Палестину — в 1914-м году, и затем в начале двадцатых
годов. Кроме ряда превосходных романсов, он написал оперу «Юность
Аврама». За полувековую творческую деятельность Гнесин обогатил музыку в
ново-еврейском стиле серией романсов, фортепианных пьес, произведений камерной
музыки, пьес для скрипки, виолончели, симфонической фантазией для
большого оркестра «в еврейском роде», песен на слова Бунина («Гробница
Рахили») Майкова, Чурилина, на тексты из «Песни Песней».
Для гоголевского «Ревизора» в
постановке Мейерхольда Гнесин в 1926-м году написал сюиту «Еврейский
оркестр на балу у городничего» — музыкальную жемчужину, сверкающую
веселым юмором. Во многих городах в средней России существовали
еврейские оркестры, игравшие на свадьбах, балах и приемах у официальных
лиц и помещиков. Гнесин подал Мейерхольду идею, которая режиссеру очень
понравилась. Пусть — предложил Гнесин — на балу у городничего играет
еврейский свадебный оркестр, притом в обычном репертуаре музыкантов на
еврейских свадьбах — «Кадрили», «Польки», «Фантазии», «Фрейлихс» и т.п.
Эта гротескная музыка очаровательна. Она опубликована в Москве в виде
сюиты, которую можно играть и вне сценической постановки. Замечателен
также цикл песен Гнесина «К повести о рыжем Мотэлэ» (на слова поэта
Уткина), который по духу схож с циклом еврейских песен Шостаковича.
Гнесин был, как уже
упоминалось, сыном казенного раввина из Ростова-на-Дону. С материнской
стороны он был внуком знаменитого когда-то среди русского еврейства
«бадхана» Шайки Файфера (Исая Флатсингера). От деда и от
музыкально-одаренной матери Гнесин унаследовал любовь к еврейскому
фольклору. Одну мелодию своего деда Гнесин увековечил в форме пьесы для
струнного квартета с кларнетом «На Волыни», написанной в 1938-м году и
еще много раньше, — в 1912-м году, в мелодии для скрипки и рояля. После
смерти Гнесина остались в рукописи эскизы к опере «Бар-Кохба», на текст
поэта С. Галкина.
За своего «Врубеля» Гнесин в
1911 году получил Глинкинскую премию, самую почетную музыкальную премию
в России. Он состоял профессором московской и ленинградской
консерваторий, как и Института имени Гнесиных, в которых воспитал не
одно поколение русских композиторов. Он был учителем Хачатуряна и
Хренникова. Гнесин оставил ряд научных трудов по музыке, читал доклады и
лекции, писал музыку для театра.
В 1900-м году юного Гнесина
отказались принять в московскую консерваторию из-за процентной нормы,
ограничивавшей прием евреев. Через год он поступил в петербургскую
консерваторию. Лядов дал блестящий отзыв об его композиторском
даровании. Гнесин стал учеником Римского-Корсакова и его частым
посетителем на дому. Певица Изабелла Врубель, певец Иван Алчевский,
пианисты и дирижеры
М. Бихтер и А. Зилоти были поклонниками творчества Гнесина и охотно
исполняли его музыку. Алчевский готовился совершить турнэ по России с
исполнением песен и* романсов Гнесина, но неожиданная смерть певца (от
менингита в 1918-м году) помешала осуществить этот план.
В 1944-ом году музыкант Рэнэ
Б. Фишер, писавшая диссертацию на тему «Юмор в музыке», по инициативе
известного музыковеда Курта Закса из Колумбийского университета,
обратилась к Гнесину с просьбой ответить на ряд вопросов, связанных с ее
темой. На вопрос о том, имитируется или пародируется в его «Сюите»
(«Музыка на балу у городничего») стиль какого-нибудь
культурно-художественного течения или отдельного композитора, Гнесин
послал ей пространный ответ. Приведу из него его признание, что
«элементы еврейской музыки так овладели моим музыкальным чувством и
воображением, что и там, где я не ставил себе заданием поиски еврейского
стиля, они стали проступать в моих сочинениях».
Арам Хачатурян пишет о своем учителе:
«Одной из
самых сильных сторон Гнесииа-композитора является ярко-выраженный
национальный колорит его произведений, что главным образом связано с
еврейской тематикой. С потрясающей силой и стилистической
целомудренностью Гнесин отобразил подлинно-народные еврейские интонации и
характерные психологические особенности. Проникновение в народные
интонации было у Гнесина столь органичным, что он мог, не используя
подлинных напевов, создавать такие поэтические песни в стиле народных
импровизаций, как «О нежном лице ее» или «Песня странствующего рыцаря»
для виолончели и др.... — Когда я стремился (пишет Хачатурян) к
утверждению настойчиво слышимых мною интонаций и гармоний народной
армянской музыки, Михаил Фабиаиович, как чуткий педагог, почувствовал,
понял и поддержал во мне это народное начало. И если признано,, что в
моем творчестве родное армянское является ценным качеством, я считаю,
что* развитию этого начала я обязан в первую очередь Михаилу Фабиановичу
Гнесину».
После смерти Гнесина
советский музыковед Р. Глазэр писал в «Советской музыке» (№5 за 1957-й
год), что «продолжая великие традиции русских классиков, Гнесин внес
много ценного в советскую музыкальную культуру».
Музыкальный талант Гнесиных
был наследственным. Помимо упомянутого деда Шайки Файфера, мать
композитора была музыкально одарена, превосходно пела. Одна из ее сестер
была певицей в миланской Ла-Скала. Из девяти детей казенного раввина
Гнесина семеро стали профессиональными музыкантами, — явление, которое и
в музыкальном мире встречается не столь часто.
Крейны, как и Гнесины, были
семьей профессиональных музыкантов. Отец, Абрам Крейн, был скрипачем,
игравшим иа еврейских свадьбах, а также усердным собирателем еврейских
народных напевов и мелодий. Пятеро Крейнов стали профессиональными
музыкантами. Давид -— скрипач, Евгений — дирижер, Александр, Григорий и
Юлий
—
композиторы. Из трех Крейнов композиторов, Александра и Григория уже
нет в живых. Юлиан, сын Григория, проживает в Советском Союзе, где летом
1963-го года отпраздновали его 50-летие.
Григорий и Александр Крейны
родились в НижнемНовгороде, теперешнем Горьком, первый — в 1880 году,
второй — в 1883 году. Александр в юности был виолончелистом. Сочинять он
начал в раннем возрасте. Его «Еврейские Эскизы», появившиеся в 1910-м
году, обратили на себя внимание музыкантов, группировавшихся вокруг О-ва
Е.Н.М. Через три года последовала симфоническая поэма «Саломея», IB
которой, как писал известный музыкальный критик Л. Сабанеев,
«наблюдается уже уклон к архаичности». Темы современного
западно-русского и галицийского еврейства — писал Сабанеев —
стушевываются перед обликом еврейского ориентального или архаического,
музыкальные контуры которого находятся в профилях древних синагогальных
напевах и тропах. С этого времени в его мелодику входит напряженный
ориентализм, пышная орнаментика мелодических профилей, напряженная
циклопичность троп и речитативный динамизм напева, что потом стало
особенностью стиля музыки Крейна.
В 1921-м году появился
«Кадиш», род еврейского «Реквиема» для тенора, смешанного хора и
большого оркестра, имевший в советском союзе большой успех, но
впоследствии, как «несозвучный духу времени», больше не исполнявшийся.
Затем, в 1922-м году последовала фортепианная соната, несколько
перегруженная импрессионистской гармонией, замечательное произведение,
которое когда-нибудь еще завоюет себе почетное место в репертуаре
концертирующих пианистов-виртуозов. Его перу принадлежат также романсы в
еврейском духе из «Песни песен», «Газеллы», музыка для театральных
постановок «Габимы», «Еврейского Камерного театра» (музыка к «Ночи на
старом рынке» — шедевр) и др.
Крейн отдает дань режиму. Он
пишет «Траурную оду на смерть Ленина», в которой звучит мелодия
«Интернационала» (ода эта была исполнена в Америке Стоковским).
Он написал также
симфоническую «Рапсодию» на слова из речи Сталина. В последние годы
жизни Крейн написал оперу «Загмук» на «революционный вавилонский сюжет»,
в которой он имел возможность дать волю своему ориентализму.
В 1938-м году Крейн впервые
обратился к балетному жанру. До того он написал «Танцовальную сюиту» и
«Пляски» для рояля. Его музыка к балету «Лауренсия» по драме «Овечий
Источник» Лопэ да Вэга продолжает иметь исключительный успех. — Музыка
«Лауренсия» — писал советский обозреватель — яркая, темпераментная. С
первых же звуков оркестрового вступления, с первого танца и до конца
спектакля слушатель-зритель во власти своеобразной красоты испанских
мелодий и ритмов. Музыка балета Крейна не утрачивает силы своего
воздействия и в концертном исполнении, где слушателя восхищают яркость
мелодии, сочность гармонического языка, национальная характерность,
мастерская разработка тематического материала. В основу некоторых сцен
балета были положены народные напевы, но за немногими исключениями,
музыка балета — оригинальное создание композитора, опиравшегося на
богатство народной испанской музыки.
Балет Крейна «Лауренсия» был написан для ленинградского театра имени Кирова.
Он утвердился в репертуаре театра и живет на сцене и поныне. Балет был
дан и в Москве в Большом Театре.
Григорий Крейн, брат
Александра, был учеником Глиэра и Регера. Он написал «Рапсодию» для
кларнета и симфонического оркестра, цикл «Песен о Ленине», много
камерной музыки, две симфонии, скрипичный концерт, два фортепианных
концерта, но все это почти не исполняется вовсе, или весьма редко.
Юлиан Крейн, сын Григория, начал свою композиторскую деятельность
вундеркиндом, что бывает очень редко. В Москве его Прелюдии для рояля и
соната были напечатаны, когда композитору было всего десять лет. Когда
ему минуло 13, отец отправился с ним в Париж для продолжения музыкального образования. Учился он у Поля Дюка.
Дариус Мийо и Хоннегер нашли его исключительно талантливым. Юлию Крейну
было 18 лет, когда в концертах Казальса в Барселоне исполнялся его
виолончельный концерт. В Советском Союзе этот концерт играет
Ростропович. В 1932 году отец и сын Крейны вернулись в Москву, где Юлий
состоит профессором по композиции. Он плодовитый композитор и его
произведения часто исполняются. Его фортепианные пьесы играли такие большие
пианисты, как Гилельс и Нейгауз. Юлиус Крейн — сам превосходный пианист и
часто выступает в качестве исполнителя своих пьес. Он и превосходный
музыковед, опубликовавший интересные работы о Дебюсси и Равеле.
«Три
Крейна, — писал в «Новом Русском Слове» Леонид Сабанеев, — чувствовали
себя еврейскими национальными музыкантами, выполнявшими роль пионеров по
созданию национального искусства. Если эта роль им не удалась на
русской территории, то не по их вине, а потому что идеологические
соображения совершенно вне-художественного порядка признали их
национальное направление ненужным, вредным и колеблющим устои строя —
безотносительно к их дарованию, которое бесспорно.»
ВЕПРИК, ФАЙНБЕРГ И ДРУГИЕ
Александр Веприк, который
уже скончался, был польским евреем, уроженцем Лодзи, но вся музыкальная
деятельность его прошла в России. Он совершенствовался в композиции у
Мясковского в московской консерватории, где впоследствии сам стал
профессором. Веприк писал музыку в обоих планах — ,в стиле французских
импрессионистов (Дебюсси и Равеля) и Скрябина, и в «ново-еврейском»
стиле. Его «Песни и танцы гетто» для оркестра имели большой успех и в
Америке, — где их исполнял Тосканини. В 30-х годах произведения Веприка в
Советском Союзе имели большой успех. В «Песне ликования» Веприка
симфонически развита песня о Котовском, написанная им в духе украинской
народной музыки. В партитуру вплетена также интонация напева «По долинам
и по взгорьям».
Самуил Файнберг, тоже уже
скончавшийся, был большим пианистом и часто исполнял Баха. Вместе с тем
он был в московской консерватории одним из самых значительных педагогов
по роялю. Файнберг был и музыкальным творцом высокого калибра. Его семь
сонат для рояля и цикл романсов на слова Пушкина, как и чувашские песни,
высоко ценимы в России. Следует отметить, что евреи-композиторы внесли значительный вклад в
музыкальную культуру национальных меньшинств. Гнесин, Веприк, Крейны и
др. немало помогли развитию музыкальной культуры Киргизии, Башкирии,
Туркестана, Азербайджана, Туркмении.
Перечисленными именами не
исчерпывается роль евреев-композиторов в музыкальной культуре Советского
Союза. К этому перечню надо прибавить еще других музыкантов, еврейское
происхождение которых сомнений не вызывает, как, напр., Юлию Вайсберг,
невестку РимскогоКорсакова;
Юлия Мейтуса — автора оперы «Молодая Гвардия»; Адмони (на иврит
означает — красный) ленинградского композитора, автора нескольких опер;
скончавшегося в 1963 году Б. С. Шехтера — талантливого автора детских
песен; А. Агана — композитора балетной музыки; Бориса Арапова — автора
Таджикской сюиты; Аркаса — автора оперы «Катерина»; Аустера — автора
музыки для народных инструментов. Кроме них, Л. Белкин, известный
обработкой народных песен, Берлинский — автор музыки для театра,
Брусиловский — автор киргизской оперы — также музыканты еврейского
происхождения.
В последние годы выдвинулся
композитор М.Вайнберг, польский еврей, последнюю четверть века
проживающий в Советском Союзе. Его симфониетты, скрипичный концерт,
пьесы для рояля исполняются очень часто. Играет его произведения и такой
мастер, как Гилельс. — В национальных истоках творчества Вайнберга —
пишет обозреватель ежемесячника «Советская Музыка» (№ 8 за 1961 г.), в
его музыке сочетаются элементы в основном русской, но, также и польской и
еврейской песенное™. Вайнберг глубоко ощущает красоту протяжной
народной русской песни. Существенным составным элементом мелодики
Вайнберга являются полевки, основанные на еврейском фольклоре.
Естественно вкрапленные в музыкальную ткань, они придают стилю
композитора своеобразные индивидуальные черты. На концерте второго
пленума правления союза композиторов СССР , и Р.С.Ф.С.Р. были исполнены
скрипичный концерт и симфониетта Вайнберга, что считается большой
честью.
Об упомянутом выше Борисе
Шехтере советские музыковеды писали, что он был автором опер и симфоний,
камерных произведений, театральной музыки. Его опера «Пушкин в
изгнании», его «Туркмения», симфонические поэмы «Узница» и «Слушай»,
опера «1905-й год» и другие произведения «вписали славные страницы в
историю советской музыки» — отметила советская печать после его
преждевременной смерти.
ИСААК ДУНАЕВСКИЙ И БРАТЬЯ ПОКРАСС
В истории советской оперетты и создания массовой народной песни
евреи-композиторы и исполнители-дирижеры, постановщики, актеры занимают,
выражаясь советским языком, «ведущее» положение. В оперетте одно из
первых мест принадлежит скончавшемуся в 1955 году композитору и дирижеру
Исааку Осиповичу Дунаевскому, автору десятка оперетт, музыки к
кино-фильмам, создателю ряда популярных советских песен (как
«Широка страна моя родная», «Ой, цветет калина»).
Дунаевский родился в
Лохвице, Полтавской губернии, в семье, все члены которой были музыкально
одарены. Осип Дунаевский — отец был певцом-любителем. Он особенно любил
украинские песни, как и еврейские. Мать Дунаевского пела небольшим, но
приятным, мелодичным голосом. Дядя Дунаевского — Самуил превосходно
играл на гитаре, мандолине и на гармонике-концертино. Из братьев
композитора двое стали хоровыми регентами и двое — театральными
капельмейстерами.
Семья из Лохвицы переехала в
Харьков, где Дунаевский в 19 лет окончил консерваторию по скрипке, в
классе Иосифа Ахрона. С 1924-го года Дунаевский проживал в Москве и
Ленинграде. Им создана музыка к таким популярным кино-картинам, как
«Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», «Вратарь», «Светлый путь»,
«Дети капитана Гранта» и др. И. О. Дунаевский был создателем первых
оперетт на современные советские темы, как «Золотая долина», «Вольный
ветер», «Сын клоуна». Он пользовался признанием в официальных кругах,
был депутатом Верховного Совета РСФСР, автором боевых маршей и песен,
распеваемых IB армии и флоте.
Песни Дунаевского отличаются
«жизнелюбием, дерзостью, молодым неуемным весельем» — отмечают в
советской печати. В Нью-Йорке мы слышали его песню «Ой цветет калина» в
театре «Березка». В этой песне нельзя не почувствовать еврейской метрики
и мелодии.
«Мы слышим в
музыке Дунаевского, — писал цитированный нами выше музыковед Н.
Нестьев, — отзвуки самых разных бытовых жанров — от городского романса,
частушки, водевильных куплетов до концертного русского вальса и
революционномаршевой песни. Дунаевский отлично знал секреты
интонационных переплавок и смелых жанровых превращений. Так печальный
напев старой фабричной песни превращался у него в мужественную,
ритмически строгую мелодию «Песни о Каховке», а раздольная городская
песнь «По Дону гуляет» послужила основой для стремительно-плясовой
«Молодежной» из «ВолгиВолги».
Известный музыковед Борис
Асафьев (Игорь Глебов) говорит о «силе воли, проницательности, таланте и
мастерстве Дунаевского», который пересоздал массовую песню. Он брал
старое и придавал ему новый дух и вид.
В области создания массовой песни велика также роль двух братьев Даниила и Дмитрия Покрасс. «Красноармейекая»,
«Марш Буденного», «Если завтра война», «Трактористы» — песни обоих
братьев Покрасс, сыновей еврейской семьи уроженцев киевского Подола —
пользуются широким признанием и популярностью.
Кроме них выдвинулись в
области оперетты и народной песни в советской России и следующие
музыкантыевреи: Матвей Блантер — автор оперетт «На берегу Амура»,
«Катюша», «Партизан железняк» и массовых песен; Заславский — автор
оперетты «Соловьиный сад»; С. Кац
— автор оперетты «Взаимная любовь»; Зиновий Компанеец (композитор «Габимы», — автор популярных песен);
3. Левина — автор «Кавалерийской»; авторы песен и оперетт Натан Леви, Илья Ковнер, Клара Кацман, Осип Сандлер и др.
Высок процент евреев и среди
советских музыковедов. А. Альшванг, Израиль Нестьев, Л. Мазель, Л.
Баренбойм, Мильштейн, Рабинович и другие обогатили музыковедческую
литературу ценными работами и монографиями. Особенно ценны двухтомный
труд Баренбойма об Антоне Рубинштейне и упомянутая монография Нестьева о
Прокофьеве.
В заключение об исполнителях
камерной музыки. Квартет имени Глазунова состоит из четырех евреев —
Лукашевич, Ружанский, Гинцбург и Могилевский. Московский камерный
оркестр, созданный и управляемый Рудольфом Баршаем в его турнэ по
Америке в сезоне 1963 года, с обоими Ойстрахами в качестве солистов, был
сенсацией музыкального сезона.
Не впадая в преувеличение,
можно сказать, что в области исполнительной, евреи-виртуозы в Советском
Союзе занимают «ведущее» положение. В области музыкального творчества
такие композиторы, как Михаил Гнесин, Александр Крейн, Веприк, Файнберг,
вписали интересную страницу в историю музыкального творчества в России в
советский период. В области массовой песни и оперетты Дунаевский,
братья Покрасс и другие числятся в первых рядах. В области
распространения музыкального образования «Институт имени Гнесиных»
занимает выдающееся место, как и писатели и исследователи-евреи.
ГЕРШОН СВЕТ
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:11 | Сообщение # 23 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕЙСКИЙ ТЕАТР
В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
(Еврейский Камерный Театр и "Габима")
I. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРНЫЙ ТЕАТР
Не звучит ли парадоксом тот
факт, что два самых значительных во всей истории еврейского театра
коллектива возникли и просуществовали ряд лет на территории Советского
Союза, да еще в качестве государственных театров, пользующихся
материальной поддержкой власти?
Театр «Габима», спектакли
которого шли на языке Библии, и Еврейский Камерный Театр, спектакли
которого давались на идиш, — два еврейских театра, во время своих
гастролей заграницей, завоевавшие мировое признание, •— были основаны в
Ленинграде и Москве. Еврейский Камерный театр просуществовал в Советской
России больше четверти века, а «Габима» свыше шести лет.
Выехав в 1926 году
за-границу на гастроли, «Габима» в Советский Союз уже не вернулась.
Еврейский Камерный Театр после своих гастролей в Западной Европе в 1928
году, вскоре вернулся в Россию, потеряв, однако, своего основателя и
режиссера А. Грановского, ставшего невозвращенцем.
При народном комиссариате по
делам национальностей, во главе которого находился Сталин, в начале
1918 года возник Еврейский Комиссариат, при котором уже в первые недели
был создан театральный отдел. Этот отдел стал группировать вокруг себя
элементы, причастные к еврейскому театру.
В художественной жизни
Москвы и Петрограда тогда царила эпоха всякого рода студий —
театральных, музыкальных, живописи, скульптуры, декоративного искусства и
т. п. Еврейскому Комиссариату удалось привлечь в режиссеры Александра
Грановского, ставшего руководителем еврейской театральной студии в
Петрограде. В мире еврейской кутьтуры Грановский был новый человек.
Уроженец Риги, он был связан с русской и немецкой культурой. Свою театральную деятельность он начал в немецком, а затем в русском театре.
В январе 1919чго года
состоялись первые выступления еврейской театральной студии: «Слепые»
Метерлинка (постановка Грановского, музыка Иосифа Ахрона, декорации А.
Бенуа), «Грех» Шолома Аша (постановка Грановского, музыка С.
Розовского). В июле 1919 года были поставлены «Амнон и Тамар» Шолома Аша
с музыкой Розовского, «Строитель» Михоэлса с музыкой Моргуляна и затем
«Уриэль Акоста» в постановке Унгерн-Штернберга, в декорациях
Добужинского, с музыкой Розовского. Как писал в «Красной Ниве» критик М.
Загорский, это был «ученический период искательства форм еврейского
театра, чреватый ошибками и пленением чуждыми и далекими влияниями
западно-европейского театра в его позднейшей модернистско-символической
формации».
В 1920-м году еврейская
театральная студия переехала в Москву. 1-го января 1921 года она
поставила «Вечер Шолом Алейхема» в постановке Грановского, в костюмах и
декорациях Марка Шагала и с музыкой Иосифа Ахрона.
—
«Театр — писал Михоэлс — оказался аккумулятором лучших творческих сил. К
нему тянулись художники, музыканты, писатели, общественные деятели».
Еврейский Комиссариат раздобыл помещение возле Никитской с зрительным
залом на 120 мест и обеспечил театру нужные для существования средства.
Марк Шагал, тогда уже входивший в известность, расписал стены фойэ. В
том же 1921-м году поставили «Перед рассветом» А. Вайтера, «Бог мести»
Шолом Аша, «Мистерию Буфф» Маяковского и в апреле 1922 года заново
поставили «Уриэля Акосту». Пьесу Гуцкова Грановский ставил в декорациях и
костюмах Натана Альтмана и в музыкальном обрамлении С. Розовского.
2 декабря 1922-го года
Еврейский Камерный Театр поставил старую пьесу «Колдунья» отца
еврейского театра Гольдфадена (в режиссуре Грановского, декорациях
Исаака Рабиновича и с музыкой Ахрона). Эта постановка вызвала сенсацию в Москве, а затем и во время гастролей за границей в Берлине, Вене и Париже.
Этот спектакль, как и другие
постановки: «200.000», «Ночь на старом рынке», «Веньямин Третий» и
«Труадэк» я имел возможность видеть весной 1926 года в Берлине в «Театер
дэс Вестенс». Спектакли эти стали событием тогдашнего театрального
сезона 1928 года в Берлине. О них весьма требовательная берлинская
критика писала в восторженных тонах, превознося режиссерское искусство
Грановского, виртуозную актерскую игру Михоэлса и Зускина, чудесное музыкальное обрамление Ахрона, Крейна, Пульвера и красочные декорации и костюмы Альтмана, Рабиновича и Фалька.
Однако при всей изощренности
и богатстве режиссерской фантазии Грановского в каждой постановке
еврейского Камерного Театра давала себя чувствовать в известной мере
тенденциозность, стремление очернить до-революционный быт еврейского
местечка и высмеять приемы до-революционного еврейского театра, его
романтизацию и идеализацию местечкового уклада. Подчеркнуть элементы
социального неравенства, сатирически изображать местечковых «богачей» и
раввинов, в своих «личных интересах» якобы державших еврейские массы в
темноте и невежестве, чтобы легче было их «эксплуатировать», — такова
была дань навязанной извне еврейскому театру коммунистической идеологии,
созвучной духу советского режима.
Быт еврейских местечек
Волыни, Подолии, Литвы, Польши, в которых до первой мировой войны
проживали миллионы евреев, — и из среды которых вышли крупные мыслители,
яркие поэты и одаренные писатели, как Бялик, Черниховский, Шолом
Алейхем, Перец, Менделе Мойхер Сфорим и др. — был мало знаком
западно-европейскому и особенно не-еврейскому зрителю. Европейские
критики высоко оценили несомненную красочность спектаклей, виртуозность
актерской игры, богатство режиссерской фантазии, чудесные музыкальные
обрамления, задушевные традиционные песнопения и характерные народные
танцы. Но они не могли заметить ни тенденциозности, а порой
каррикатурности и кощунства в изображении традиционного еврейского быта.
И в результате со спектаклями Камерного театра на Западе и отчасти в
самой России произошло нечто, напоминающее библейский рассказ о пророке
Валааме и моабитском царе: проклятие превратилось в благословение...
Гольдфаденскую оперетту
«Колдунья», в течение почти сотни лет пользовавшуюся популярностью среди
еврейских масс Восточной Европы, Грановский превратил в театральный
карнавал. «Колдунья» — пишет Иосиф Шейн, режиссер, входивший в труппу
Еврейского Камерного театра, в своей книге о еврейском театре,* — шла в
стиле итальянской комедии дэль-арте». В этой пьесе впервые выдвинулись
два больших актера: Михоэлс в роли Гоцмаха
— не то Арлекина, не то Фигаро, и Зускин в роли Колду
* Иосиф Шейн «Арум Москвер идишн театр». Париж, 1964 (идиш).
ньи. В роли Гоцмаха Михоэлс
уже наметил основные черты Шолом-Алейхемовского «человека воздуха»
МенахемМенделя, ставшего синонимом непрактичного местечкового мечтателя,
живущего вне всякой реальности. Михоэлс также гениально воплотил
Шолом-Алейхемовского Менахем Менделя в замечательном фильме «Еврейское
счастье». Мне, одному из немногих, привелось увидеть этот фильм во
второй половине 20-х годов в советском посольстве в Берлине, когда нас,
иностранных корреспондентов анти-коммунистических еврейских и
не-еврейских газет, еще приглашали на официальные приемы при Крестинском
(позже в Москве расстрелянном).
В «Колдунье» в постановке
Еврейского Камерного Театра высмеивается религиозный быт, еврейский
национализм, а в музыке переплетаются традиционные мелодии молитвы
Судного дня с церковным песнопением «Господи Помилуй», чтобы одним
ударом осмеять и еврейскую, и православную литургию. В Москве,
рассказывает И. Шейн
—
первые спектакли «Колдуньи» вызывали протесты части зрителей, которых
шокировала издевка надо всем, что в до-революционном быту было святым
для еврейских народных масс.
Большим успехом пользовалась
и комедия ШоломАлейхема «Большой выигрыш» — «200.000». Тут, в большей
мере, чем в других постановках Грановского, режиссер явно выполняет
«социальный заказ», подчеркивает царившее в местечке социальное
неравенство, рисует пропасть между «богачами» и «кабцанами», Грановский
явно стремится удовлетворить патологическую неприязнь ко всему прошлому
еврейства тогдашнего редактора коммунистического «Эмеса» М. Литвакова,
требовавшего от еврейского театра «марксистского» подхода и
безоговорочного охаивания до-революционного быта. Литваков погиб в конце
30-х годов в сталинском застенке... Шолом-Алейхемовский искрящийся юмор
Грановский оставил только для изображения народа, для массовых сцен.
Когда Шимэлэ Сорокер возвращается бедняком к разбитому корыту, — он сам
ликует и с ним ликует весь бедный люд в массовом экспрессионистском
танце. В то время, как местечковые богачи поданы, как марионетки, а
сцена бала у богача Файнера, купца первой гильдии, поставлена в грубо
сатирическом духе.
Спасла постановку виртуозная
игра Михоэлса, давшего замечательную фигуру Шимэлэ Сорокера, для
которого неожиданное превращение в богача Семена Макарыча, как и
последующая потеря всего богатства, — были фантастаческим
сном. И талантливый Зускин в роли «шадхена» Соловейчика не меньше
Михоэлса очаровывал зрителя. Театральная Москва шла на этот спектакль
прежде всего для того, чтобы насладиться мастерской игрой этих актеров.
«200.000» почти 25 лет не сходили с подмостков театра.
В 1925 г. Еврейский Камерный
театр поставил «Ночь на старом рынке» — поэму Переда. В Берлине эта
постановка имела исключительный успех. Альфред Керр, в те годы
влиятельный театральный критик, захлебывался от восторга по поводу этого
спектакля.
Большому художнику Перецу не
всегда удавалось воплотить свои символы и видения в сценические образы.
Десять месяцев потребовалось театру на подготовку этой постановки. Было
проведено свыше 250 репетиций. Режиссер Грановский дал своей фантазии
широкий простор. У него мертвые встают из могил, доживают на сцене то,
что не дано было им при жизни.
С эстетической точки зрения в
этой постановке немало было спорного, но в целом спектакль потряс
зрителей. Это был Реквием старому миру, осужденному историей, — пишет
Шейн. На сцене двигались вышедшие из могил бывшие «клезмеры», хассиды,
странники, торговцы, уличные женщины. Соответственно и декорации Фалька
вызывали жуть. Служка призывает тени мертвецов в синагогу. Основной
текст Переца послужил режиссеру канвой для постановки, в которую он
вплел и новые персонажи, и добавочные тексты. На фоне поэмы Переца театр
создал «трагический карнавал», состоящий из двух элементов — умирающего
города и «ожившего кладбища», — .писал о спектакле обозреватель
московской «Правды». Немало содействовала успеху этого спектакля
чудесная музыка московского композитора Александра Крейна (1885-1951).
Грановский ввел в пьесу Переца роль второго «бадхона», благодаря чему на
сцене заблистал дуэт актеров-виртуозов Михоэлса и Зускина. В Москве за
эту постановку впоследствии обвинили Грановского в «формализме и
мистицизме»...
Особо следует отметить
прекрасный спектакль «Веньямин Третий» — инсценировку повести «дедушки
еврейской литературы» Менделе-Мойхер Сфорим. Это повесть о том, как
местечковый Дон-Кихот Веньямин в сопровождении своего Санчо-Панчо
Сэндэрл «ди идэнэ» (женоподобный) отправляются в путь «к берегам
Иордана». Они идут в поисках «страны красных евреев и десяти колен
израилевых», в страну мечты, в Эрец Исроэл, в «Иерушалаим». Мечтатель
Веньямин терпеливо переносит все невзгоды
пути. Санчо Панчо — Сэндэрл при каждом затруднении зовет своего
«партнера и господина» вернуться обратно в родную Тунеядовку, — туда они
и возвращаются, не дойдя дальше соседней деревни. В этой постановке
Грановского, еще в большей мере, чем в других, сказалась упомянутая выше
аналогия с библейской легендой о Валааме. В «Веньямине Третьем»
Грановский высмеивает романтические мечты героев пьесы. Но зритель
воспринимает пьесу по иному. Его чаруют тоска «мечтателей гетто» по Эрец
Исроэл, по Иерусалиму, чудесные народные напевы (музыка Пульвера),
красочные декорации (Фалька), и, конечно, прежде всего замечательная
игра Михоэлса — Веньямина и Зускина — Сэндэрл. Мечты жителей убогой
Тунеядовки у речки Гнилопятовки о берегах Иордана глубоко трогали
взволнованных зрителей.
«Веньямин Третий» был последним триумфом режиссера Грановского.
После того, как Грановский
остался в западной Европе, во главе театра стал Михоэлс, при котором был
поставлен ряд пьес: «Глухой» Бергельсона, «Нит гедайгет» Маркиша и др. В
1935 году театр поставил «Короля Лира» с Михоэлсом в заглавной роли. В
этой роли Михоэлс произвел огромное впечатление в театральном мире
России. Видевший его в «Короле Лире» знаменитый английский режиссер
Гордон Крэг сказал, что «со времени Ирвинга он не запомнит такого
актерского исполнения, которое бы его так потрясло, как Михоэлс в роли
короля Лира. В Англии — добавил он — до сих пор нет подлинного Шекспира
на театре, и может быть, потому, что у нас нет такого актера, как
Михоэлс».
«Король Лир», по определению
К. Рудницкого, автора предисловия к книге «Михоэлс» (Статьи, беседы,
речи, воспоминания о Михоэлсе), вышедшей в Москве в 1965 году,
— был «вершиной актерского
искусства Михоэлса». Но большой актерской удачей явились и другие
созданные им сценические образы: в частности, образ Зайвла Овадиса в
пьесе П. Маркиша «Семья Овадис», поставленной в 1937 г., и Тевье в
спектакле «Тевье молочник», поставленной по Шолом-Алейхему в 1938 году.
Шолом-Алейхем больше, чем другой из еврейских классиков, наложил печать
на актерское и режиссерское творчество Михоэлса: инсценировки
«Блуждающих звезд» или «Фрейлехс» проходили всегда с большим подъемом,
вызывая восторги зрителей. По мнению того же Рудницкого, «труппа
Еврейского Камерного Театра не блистала выдающимися актерскими
талантами» и «рядом с Михоэлсом стоял один только Зускин»,
его равноправный и постоянный партнер. Некоторые из критиков
чрезвычайно высоко расценивали творческие данные Зускина...
После нападения нацистских
полчищ на Россию в 1941 году, Соломон Михоэлс включился в активную
общественную работу. Он был избран председателем Еврейского
Антифашистского Комитета. Вместе с поэтом И. Фефером он посетил Соед.
Штаты Америки, Великобританию и некоторые другие страны в 1943 году с
целью привлечь еврейское общественное мнение Запада в поддержку военных
усилий СССР.
По возвращении в Сов. Россию
Михоэлс скоро убедился, что если театр, — как выражается в цитированной
выше книге К. Рудницкий, — «в конце 30-х и в 40-ые годы испытывал
сильное, угнетающее воздействие идеологии и практики культа личности»,
т. е. сталинской диктатуры и произвола, — то после войны этот режим
единодержавия вновь с особой яростью обрушился на еврейскую
интеллигенцию в Советском Союзе, — как на национально-настроенную, так и
на ассимилированную.
Осенью 1948 года, когда
началась полоса гонений на еврейское искусство и литературу, был закрыт
Еврейский Камерный театр. С. Михоэлс погиб еще раньше: 13 января 1948 в
Минске, куда он выехал в качестве представителя Комитета по
государственным премиям. До сих пор не выяснены ни причины гибели, ни
условия, в которых он погиб, ни подробности преступления. Тело Михоэлса
было перевезено в Москву и 16 января состоялась гражданская панихида и
затем похороны, на которых выступали с речами А. Фадеев, режиссер А.
Таиров, еврейский поэт Фефер, соратник Михоэлса по еврейскому театру
Зускин и др.
Во вступительной статье
Рудницкого к книге «Михоэлс» (на стр. 53) мы находим сообщение, что
спустя год после гибели Михоэлса погиб и другой из основных актеров
Еврейского Камерного Театра: «Зускин был в 1949 году беззаконно
репрессирован и погиб (т. е. расстрелян) в 1952 году». И дальше:
Закрытие театра явилось «актом административного произвола периода
культа личности»...
Так трагически закончилась
судьба замечательного еврейского театра в Советской России. На совести
коммунистической диктатуры лежит и гибель выдающихся еврейских актеров.
С тех пор уже скоро 20 лет,
как еврейского театра в Советской России нет. Одно время, особенно в
первый период после десталинизации, власть склонна была давать обещания
вновь допустить издание еврейской газеты, существование
еврейского театра, литературы, народной школы и пр. Но в атмосфере
продолжающихся до сих пор дискриминаций и других проявлений
антисемитизма, об этих обещаниях легко забывали.
П. «Г А Б И M А»
Первый театральный коллектив
по имени «Габима» («Сцена»), дававший спектакли на иврит, возник в
Белостоке в 1912 году. Основателем и руководителем «Габимы» был Наум
Цемах, преподаватель иврит, человек неуемной энергии, фанатик театра на
языке Библии. Год спустя белостокская труппа демонстрировала свое
искусство на 11-м сионистском конгрессе в Вене, поставив пьесу Осипа
Дымова «Вечный Странник». Художественный успех был довольно большой, но
материальные результаты — плачевны. Члены труппы задолжали в отелях и не
имели средств на проезд в Белосток. Отправился туда один Цемах. Он
собрал среди друзей кой-какую сумму и «выкупил» своих погоревших
коллег-актеров.
Четыре года спустя в Москве —
это было уже в дни февральской революции, — тот же Цемах сгруппировал
вокруг себя семь одаренных юношей и девушек, снял помещение на Каменном
Мосту, вывесил дощечку с надписью «Габима», и с этой группой начал
студийную работу. Было нетопленно, сидели в шубах и валенках. Сквозь
обледеневшие окна едва пробивался дневной свет. Охваченный мыслью
создать в Москве театр на языке Библии, Цемах сумел не без труда
раздобыть поддержку этой казавшейся утопической идее со стороны видных
деятелей театра и литературы, в том числе К. С. Станиславского, Максима
Горького и даже большевика А. Луначарского.
Скоро студийская группа
Цемаха перекочевала в двухэтажный особняк, принадлежавший одному купцу
на Нижней Кисловке № б. Там же нашлись помещения для лекций и репетиций,
и небольшой зал на 100-120 мест для будущих спектаклей.
Станиславский проявил
горячую симпатию к необычному начинанию и согласился прочесть членам
студии «Габимы» ряд лекций. Для дальнейшего обучения молодых энтузиастов
актерскому искусству, Станиславский дал им одного из своих талантливых
сотрудников по МХАТ'у, Е. Б. Вахтангова.
Среди первого состава студии
«Габимы» небольшим сценическим опытом обладал только Цемах и отчасти
Менахем Гнесин, который тоже был участником белостокской «Габимы», а
также Давид Варди-Розенфельд, выступавший с
успехом по провинции с «вечерами юмора». Все остальные участники
никогда раньше на сцене не выступали. Поэтому для первых сценических
шагов этой молодежи Вахтангов наметил несколько одноактных пьес (Переца,
Берковича и друг.). Этот сборный спектакль назвали «Нэшэф Берейшит»
(Праздник начала). Он был сначала показан близким друзьям театра, затем и
публике. Это было в 1918 году. Уже в этих одноактовых пьесах заблистал
талант молодой Ханы Ровиной, которая вскоре прославилась, как одна из
лучших актрис нашего времени. Скоро выяснилось, что в Цемахе заложены
зачатки актера высокого класса. Восторг вызвала бурно-пламенная Шошана
Авивит, которая, однако, вскоре покинула «Габиму». И другие — Гнесин,
Варди, Мирьям Элиас, актриса с голосом чудесного тембра, Хаеле Гробер,
имевшая сенсационный успех в «Потопе» Бергера, — все они оказались
даровитыми, хотя еще весьма незрелыми актерами.
«Вскоре после первых успехов
— пишет в своей книге «Габима» один из ее актеров, Бэн-Ари Райкин,
перед театром встала дилемма. Ведь не только для чисто театральных
достижений возникла «Габима», играющая на языке Библии. К чему надо было
ей в большевистской Москве создавать театр на иврит? Ведь играть можно
было на идиш или по русски. На театре на языке Библии лежит определенная
национальная миссия». И руководители «Габимы» стали искать пьесу, в
которой эта «национальная миссия» нашла бы свое выражение. Остановили
выбор на пьесе «Вечный жид» Давида Пинского.
«Тема ожидания Мессии и
образ Вечного Странника во многом — пишет Бэн-Ари — была созвучна
настроениям тех взбаломученных дней, эпохи гражданской войны и еврейских
погромов на Украине, где одно за другим стирались с лица земли
местечки, в которых евреи проживали столетиями, создав свой традиционный
быт и свои духовные ценности»...
Перед молодыми «габимовцами»
была задача: создать спектакль, действие которого разыгрывается в
Палестине, в первом столетии нашей эры — в дни разрушения Иерусалима и
уничтожения еврейской государственности —спектакль, в котором, наряду с
театральным оформлением подчеркивалась бы и национальная сторона
трагических переживаний еврейства. Заболевшего Вахтангова заменил
Мчеделов, также представитель школы Станиславского. Помимо
усовершенствования актерской техники, нужно было помочь «Габиме» уловить
своеобразие восточного ритма и верный тон речи исторической эпохи, от которой нас отделяет свыше 1900 лет.
Этот спектакль «Габимы» мне
пришлось видеть уже в Берлине, когда труппа «Габимы» приехала туда на
гастроли. Это был очень красочный спектакль, в котором актеры в сцене на
восточном базаре при продаже своих товаров пользовались напевом,
построенном на кантелляционном чтении Торы. Ровина в ее плачено
разрушенному храму буквально потрясала зрителей.
После «Вечного Жида» вся
театральная Москва заинтересовалась «Габимой». Когда Евсекция открыла
поход против «Габимы», требуя закрытия театра, «националистического и
анти-советского», Горький и Луначарский выступили в ее защиту. За
подписями Станиславского, Немировича-Данченко, Шаляпина, Волконского и
других знаменитых деятелей театра Ленину был отправлен меморандум, в
котором было сказано:
—
«Русское искусство в долгу перед евреями, которые в эпоху царизма,
из-за безправия и притеснений, были лишены возможности развить свое
национальное творчество. На высших ступенях художественное творчество
общечеловечно, но оно не всегда коренится на собственной почве, и в
своеобразии и многокрасочности художественных форм главное обаяние и
притягательная сила искусства. Язык не может быть ни буржуазным, ни
пролетарским, ни реакционным или прогрессивным. Язык — средство
выражения человеческих мыслей. Нельзя заставить актера играть на языке,
не созвучном его душе, не гармонирующем с персонажем, который актер
воплощает. Важно, чтобы игра и сценическое воплощение нашли отклик в
душах зрителя, и этого «Габима» достигает»...
Ленин сделал пометку на
меморандуме, что надо «Габиме» дальше дать возможность существовать.
Помогла и статья Горького, писавшего, что еврейский народ вправе
гордиться «Габимой». Станиславский сказал, что «еслиб не его седины, он
стал бы изучать иврит», что «он счастлив, что внес свою скромную лепту и
поддержал идею создания театра на этом чудесном языке».
После «Вечного Жида» труппа
стала работать над постановкой «Дибука» С. Ан-ского в мастерском
переводе Бялика. Прочтя по русски пьесу Ан-ского, Вахтангов пришел в
восторг. Ан-ский свою пьесу первоначально написал по русски и предложил
ее для постановки Московскому Художественному Театру. Станиславский,
однако, считал, что актеры «Габимы» лучше передадут своеобразие
«Дибука», чем актеры МХТ'а. Руководитель «Габимы» Цемах приступил
к постановке «Дибука». Но для этого пришлось увеличить состав труппы.
Приняли новых 15 студийцев, которым был прочитан курс лекций по театру,
которых обучали также иврит и ряду предметов, связанных с театральной
техникой.
«Дибук» «Габимы» стал
театральной сенсацией в мировом масштабе. На генеральной репетиции
«Дибука» присутствовали Станиславский, Качалов, Москвин, Мейерхольд,
Михаил Чехов, Шаляпин, Горький, Марк Шагал. Танец нищих во втором акте
вызвал подлинную овацию. Но и после сенсационного успеха «Дибука» борьба
евсекции против «Габимы» продолжалась. Еврейские коммунисты добивались
закрытия театра, как «сионистского гнезда». Вопрос о судьбе «Габимы»
неоднократно обсуждался на митингах, на которых, однако, число
сторонников «Габимы» значительно превышало ее противников из евсекции и
газеты «Эмес». На этих митингах неизменно выступал Нахум Цемах,
ратовавший за право «Габимы» играть на языке Библии с его своеобразным
ритмом и исключительной звуковой красочностью. Такие пьесы, как «Вечный
Жид» — говорил он — на иврит звучат неизменно выразительнее, чем на
любом другом языке. Иврит придает постановке особый, ни с чем
несравнимый колорит.
В конце концов «Габима» победила и была возведена в рагн государственного театра.
Труппа «Габимы» с первых же
дней существовала в форме коллектива. Не только все участники коллектива
получали равные оклады. Но принцип коллективного участия в руководстве
театром распространялся и на чисто художественную часть. Пьесы
принимались голосованием членов коллектива. Роли распределялись между
актерами не по признаку дарований, а исходя из абстрактного «права»
каждого члена коллектива на участие в пьесе. Материальной стороной дела
ведал Цемах.
Уход, а вскоре и смерть
Вахтангова были для «Габимы» большим ударом. Он — пишет Бэн Ари — был
для «Габимы» большим счастьем, и то, что он так рано ушел из жизни и
оставил нас было истинным несчастьем. В «Дибуке» «Габима», благодаря
гению Вахтангова, была вознесена на театральные высоты, на которых ей
было трудно удержаться. Пытались привлечь Мейерхольда, но это не
удалось. «Габима» находилась в тупике. Не было ни художественного
руководителя, не было и подходящей пьесы.
Поставили «Вечный Жид» в переработанном виде с музыкой Крейна и в декорациях Якулова. Пьесу ставил Мчеделов.
Ровина в роли матери Мессии имела огромный успех. В Ленинграде на
гастролях «Вечный Жид» имел больший успех, чем «Дибук». Известный Аким
Волынский, как и А. Кугель (редактор «Театра и искусства») высоко ценили
«Габиму». Волынский писал, что «Габима» несет с собой в мир «благую
весть о новом еврейском искусстве».
Следующей постановкой был
«Голем» известного в Америке еврейского поэта Г. Лейвика, который ставил
Вершилов из МХТ'а, еврей, уроженец Бессарабии, ученик Станиславского и
Вахтангова. В «Големе» выдвинулись актеры Мескин и Чемеринский. Музыку к
пьесе написал Мильнер. «Габима» перешла в новое здание в Армянском
переулке, где зрительный зал уже был на 600 мест. Советский
Государственный Художественный Комитет, после премьеры, наложил запрет
на постановку «Голема», в которой фигурируют раввины, злые духи, Мессия.
После переговоров внесли кой-какие изменения, и «Голем» был снова
разрешен.
Следующей после «Голема»
постановкой «Габимы» была пьеса «Сон Якова» Рихарда Бэра Гофмана с
музыкой Мильнера и декорациями Фалька. Поставил пьесу режиссер МХТ'а
Сушкевич. В этом спектакле выдвинулся как певец Изо Голанд, «потом
перешедший в берлинскую оперу.
Последней пьесой, которую
«Габима» поставила в Советской России, был «Потоп» Бергера, в котором
выделились комедийная актриса Хаеле Гробер, Барац, Шнейдер и Иткин.
«Дибук» в Советской России выдержал всего свыше 300 спектаклей...
24-го января 1926 года
труппа «Габимы» покинула Советскую Россию. Первые спектакли за границей
состоялись в Риге, откуда началось турнэ по Европе и Америке, где труппа
вскоре распалась. Распад был вызван целым рядом внутренних споров.
Часть труппы осталась в Америке во главе с Цемахом. Другая часть с
1928 года осела в ТельАвиве, где наряду с пьесами израильских авторов
ставила также пьесы «бродвейского» жанра. Среди актеров «Габимы»
Московского периода остались Ровина, Мескин, Бер~ тонов и некоторые
другие. Инициатор «Габимы» Нахум Цемах скончался в Нью Иорке в 1939
году.
Уже первое европейское турнэ
«Габимы» в 1926 году принесло театру большую славу. По поводу
представления «Дибука» в Мюнхене Томас Манн сказал, что «впечатление от
этого спектакля никогда не изгладится из его памяти».
«Ныо Иорк Тайме», после первого турнэ «Габимы» по Америке, писал, что «никакой театральный спектакль не проявил
столько оригинальности и дерзаний в выделении деталей, как спектакли
«Габимы». Наши театры могут поучиться у «Габимы» искусству
«оркестровки». Критик лондонского «Таймса» писал, что «режиссер,
художник, композитор и актеры «Габимы» создали спектакли художественной
цельности, редкой в театральной действительности».
«Сондей Пикчуриэл» в Лондоне
писал: «На спектакле «Габимы» жалеешь, что не владеешь иврит. Это
большое театральное событие; эмоциональная игра и художественная
законченность «Габимы» достойна кисти Рембрандта».
В. АЛЕКСАНДРОВА
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:12 | Сообщение # 24 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕИ В СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Евреи в советской литературе
— многосторонняя тема: она обнимает вопрос и о евреях русских
писателях, о степени их связанности с еврейством, и об отражении в их
произведениях еврейского быта и судеб, и об изменении психики еврейства
за годы революции; наконец', о вкладе писателей-евреев в русскую
литературу советского периода.
При работе над этой темой
один факт рано привлекает внимание исследователя: Февральская революция
1917 года, принеся евреям равноправие, развязала творческую энергию
русского еврейства. Еврейской культурной жизни открылись возможности
широкого развития, продолжавшегося в течение ряда лет и после удушения
независимой еврейской общественности, — в условиях исключительного
цензурного гнета и политики замалчивания еврейского вопроса. Из среды
еврейства выдвинулось большое число людей в разных областях культурной
жизни страны, в том числе и в современной русской литературе. Заметное
участие евреев (Лев Лунц, Веньямин Каверин, Михаил Слонимский, Виктор
Шкловский) сказалось уже в первые годы после октября: напр., в
литературном содружестве «Серапионовы братья», явившемся как бы мостом
от дореволюционной русской литературы к литературе советского периода.
В плане личной биографии
участие в развитии русской художественной литературы сопровождалось у
многих авторов-евреев известным отрывом от жизни русского еврейства. Тем
не менее даже у таких писателей в душе сохранились воспоминания раннего
детства, связанные с еврейским бытом. Илья Эренубрг родился в Киеве, в
зажиточной еврейской семье. Дед по матери был благочестивым стариком «с
окладистой серебряной бородой»: «В его доме строго соблюдались все
религиозные правила. В субботу нужно было отдыхать»... Когда будущему
писателю было лет пять, его отец переехал в Москву. Но когда его мать приезжала
с маленьким сыном в гости к своему отцу в Киев, ребенок внимательно
присматривался к деду. В своей автобиографии Эренбург рассказал, что на
всю жизнь запомнил, как молился его дед и как он, «подражая ему», тоже
молился, «покачиваясь, и нюхал из серебряной баночки гвоздику».
Очень хороши воспоминания С.
Маршака «В начале жизни». («Новый мир», январь-февраль i960 г.) о жизни
в доме дедушки и бабушки. Писатель родился в Воронеже, но в детстве
мать привезла его к своим родителям в Витебск. Здесь впервые маленький
Маршак услышал на улице «певучую еврейскую речь, которой на воронежских
улицах мы почти никогда не слыхали». Запомнил мальчик, как по утрам
молился дед или читал свои большие, толстые, в кожаных переплетах
книги». Когда подошло время обучать ребенка грамоте, дедушка «осторожно
предложил добавить» к занятиям древне-еврейский язык. После некоторого
колебания, для этого был приглашен учитель, пожилой человек по фамилии
Халамейзер.
Образ этого учителя —
большая художественная удача Маршака. Халамейзер был худой, узкоплечий, с
черной «курчаво-клочковатой бородкой» человек. Бабушка не очень
жаловала его, так как он был из породы неудачников, но дедушка всегда
встречал его «приветливо и уважительно», спрашивал о здоровье и
предлагал закусить с дороги. Учитель всегда «даже как-то испуганно
отказывался», уверяя, что он только что «сытно позавтракал». Маленький
Маршак и его брат видели, что Халамейзер перед тем, как зайти,
усаживался на лавочке у ворот их дома и, «развязав красный, в крупную
горошину, платок, доставал оттуда ломоть черного хлеба, одну-две
луковицы, иногда огурец и всегда горсточку соли в чистой тряпочке». —
Это и был его «завтрак». «Не знаю почему, — вспоминает Маршак, — мне
было очень грустно смотреть, как он один сидит у наших ворот и, высоко
подняв свои костлявые плечи, задумчиво жует хлеб с луком». В порыве
налетевшей нежности он встречал учителя уже на самом пороге, но уроков,
заданных Халамейзером, он все-таки не готовил. Тем не менее Халамейзер
неизменно ставил ему «пятерку». «Я не слишком отчетливо запомнил то, что
мы с ним проходили, — добавляет Маршак. — Зато сам он запечатлелся в
моей памяти неизгладимо — весь целиком, со всей своей бедностью,
терпением и добротой». И имя этого учителя — Халамейзер — он пронес
сквозь всю свою жизнь.
Любопытно отметить, что и у поэта Осипа Мандель
штама связь с еврейством
нашла свое воплощение в образах дедушки и бабушки. Как-то в детстве
семья из Петербурга отправилась на лето на Рижское взморье, сделав
предварительную остановку в Риге, у рижских дедушки и бабушки. Образ
дотоле незнакомого дедушки запечатлелся очень отчетливо: «Дедушка —
голубоглазый старик в ермолке, закрывавшей наполовину лоб, с чертами
важными и немного сановными, как бывает у очень почтенных евреев,
улыбался, радовался, хотел быть ласковым, да не умел... Добрая бабушка, в
черноволосой накладке на седых волосах... мелко-мелко семенила по
скрипучим половицам и все хотела чем-нибудь угостить». Как-то, когда
родители мальчика ушли в город, дедушка вытащил из ящика комода
«черно-желтый шелковый платок, накинул мне его на плечи и заставил
повторять за собой слова, составленные из незнакомых шумов, но,
недовольный моим лепетом, рассердился, закачал неодобрительно
головой...» (О. Мандельштам, «Хаос Иудейский», Собрание сочинений, Нью
Йорк, Изд. имени Чехова, 1955 г.).
Только очень немногие
писатели, даже этого старшего поколения, изучали в детстве
древне-еврейский язык. Среди них надо упомянуть Исаака Бабеля и
Владимира Билль-Белоцерковского. Бабель писал, что детство его -— он
родился в семье мелкого торговца — было бедное и трудное: «С утра до
ночи ребенка заставляли заниматься 'множеством наук'.» До шестнадцати
лет он изучал еврейский язык, Библию и Талмуд. Наука эта, как покажут
его произведения, не пропала для писателя даром.
Далеко не все биографии
писателей старшего поколения изображают детство с той светлой
умиленностыо, какой пронизана автобиография Маршака. В качестве примера
сошлюсь только на двух писателей: Билль-Белоцерковского и Эдуарда
Багрицкого. Семья Билль-Белоцерковского (он родился в Александрии,
Херсонской губ.) была бедная и многодетная (братьев и сестер было девять
человек). Писатель помнит себя с пятилетнего возраста, с того дня,
когда его отдали в «хедер». С утра до позднего вечера, зимой и летом, и
всегда при закрытых окнах, учились здесь дети древне-еврейскому языку и
проходили Талмуд. Учитель был почти садист и за каждый маленький
проступок или просто из-за дурного настроения применял различные меры
наказания, вплоть до порки ребенка тут же в классе... В пятнадцать лет
будущий писатель, неожиданно для самого себя набравшись храбрости,
сбежал из дому и вскоре очутился в Одессе; в порту он свел знакомство с
тремя английскими матросами, согласившимися спрятать
его в угольном трюме парохода. Так Билль-Белоцерковский попал сначала в
Англию, побывал в Австралии, в различных портах Южной Африки, шесть с
половиной лет прожил в Соединенных Штатах. Кем только за эти годы
странствий не пришлось быть будущему писателю — от окномоя до участника
«голодного марша» безработных, пришедших из Лос-Анжелеса в
Сан-Франциско...
Болезненно пережит был
разрыв с еврейской средой одним из самых одаренных поэтов первых лет
революции, Эдуардом Багрицким (псевдоним Эдуарда Дзюбина, родившегося в
Одессе в 1895 г., умершего в Москве в 1934 г.). Он рано был захвачен
настроениями бурного бунта против традиционного еврейского быта,
характерными для многих еврейских подростков из мещанской среды, и ушел
из семьи. Это нашло свое выражение в его стихотворении «Происхождение» :
Его опресноками иссушали, Его свечой пытались обмануть. К нему в упор придвинули скрижали,
Врата которые не распахнуть. Еврейские павлины на обивке, Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец — Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!
Несмотря на драматизм ухода
из семьи Багрицкий унес из родительского дома, как это показало в
будущем его творчество, — некоторые особенности нравственной
настроенности еврейства, сказавшиеся впоследствии в его «Думе про
Опанаса».
Менее сложно на первый
взгляд встал вопрос о еврействе в более молодом поколении русских
писателейевреев. Маргарита Алигер или Евгений Долматовский были совсем
крошками (оба родились в 1915 году), когда началась революция 1917 года,
и вышли из среды ассимилированной еврейской интеллигенции. Внутренний
мир этого поколения очень ярко отразила Маргарита Алигер в поэме «Твоя
победа» (1945). Поэтесса мысленно беседует со своей матерью,
эвакуированной в начале войны из Одессы в маленький городок на Каме:
Бой гремит, война ревет и стонет,
и, как легкий, высохший листок,
из родного дома ветром гонит
мать мою с заката на восток.
Вот каков он, городок на Каме.
На долго ли он стал твоей судьбой?
что же это гонится за нами?
кто ж такие, я с тобой?
Разжигая печь и руки грея, наново устраиваясь жить, мать моя сказала: 'Мы — евреи, как ты смела это позабыть?'
Этот упрек матери дочь встречает краткой исповедью своего поколения.
f
f
Да, я смела, понимаешь, смела.
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела,
с детства было как-то недосуг.
Родины себе не выбирают,
начиная видеть и дышать,
родину на свете получают
непреложно, как отца и мать...
В этой поэме Алигер отразила
мироощущение целого поколения писателей и поэтов еврейского
происхождения (как уже упомянутый Долматовский или сын покончившего с
собой Андрея Соболя — Марк Соболь и др.).
Когда присматриваешься к
облику писателей еврейского происхождения, бросается в глаза интересная
особенность: в зависимости от того, из какой части России пришел
писатель в русскую литературу, ему присущ свой особый творческий и
эмоциональный облик и свой тембр голоса. Наиболее многочисленна так
называемая юго-западная группа писателей, пришедшая из Одессы, Крыма,
Киева; некоторым из этой группы, как Исааку Бабелю, Эдуарду Багрицкому,
Илье Сельвинскому, Ефиму Дорошу и др., удалось занять прочное место в
советской литературе. Во всех этих писателях — у одних больше, у других
меньше — довольно отчетливо чувствуется комплекс неполноценности,
возникший еще в раннем детстве. Та же черта наблюдается у писателей из
Западного края, менее значительных, на которых здесь поэтому можно не
останавливаться. Особняком среди них стоит уроженец Режицы
Юрий Тынянов (1894-1943), рано выехавший из родного местечка, всю
сознательную жизнь проживший в Петербурге-Ленинграде и совершенно
растворившийся в среде русской интеллигенции. Он был автором серии
исторических романов («Смерть Вазир Мухтара», «Кюхля», «Пушкин»), в
которых еврейское происхождение автора не сказалось — и, может быть,
даже и не могло сказаться — ни в какой мере.
Очень разнятся от этой
группы те писатели, которые пришли с Урала и из Сибири, как Юрий
Либединский, Джек Алтаузен, Иосиф Уткин, Рувим Фраерман, Виссарион
Саянов и др. В своей автобиографии покойный Юрий Либединский писал, что
хотя он и родился в Одессе, ему было два года, когда его отец переехал с
семьей на Урал: «Всю жизнь благодарен я отцу и радуюсь тому, что Урал
стал моей второй родиной». Очень часто, когда отец ездил по округу,
добираясь до самых далеких, закинутых в глушь приисков, он брал с собой
сына. Природа Урала и его обитатели оставили в душе мальчика
неизгладимое впечатление: «Я рос в этом мире, точно в пушистом одеяле, не отделяя себя от него
(курсив мой) и неосознанно радуясь ему. Это было то полное счастье
раннего детства, когда закладываются основы душевного здоровья
человека».
В этом случае, как и в
свидетельстве М. Алигер, признание Либединского в какой-то степени
приложимо и к другим писателям этой же группы. В частности, оно
приложимо и в отношении писателей, группировавшихся в начале своей
карьеры вокруг журнала «Сибирские огни», Иосифа Уткина (1903-1944 г.),
сразу приобревшего известность «Повестью о рыжем Мотелэ, господине
инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох», Виссариона Саянова (род. в
1903 г.), автора книги «Фартовые годы», Джека Алтаузена (1906-1942 г.),
автора поэмы «Первое поколение», Рувима Фраермана (род. 1891 г.),
приобревшего известность романом «Дикая собака Динго или повесть о
первой любви» и многих других.
Для всех писателей этой
группы характерно какоето чувство равноправной принадлежности к
окружающему их миру и отсутствие того комплекса неполноценности, которым
омрачены биографии выходцев из южных и западных частей России.
Среди писателей-евреев,
коренных москвичей, необходимо в первую очередь назвать Бориса
Пастернака (18901960). Давно стал москвичем и Илья Эренбург (род. в
Киеве; 1891-1967), а среди петербуржцев-ленинградцев нужно прежде всего
назвать поэта Осипа Мандельштама (1891-1941?),
родившегося, правда, в Варшаве, но детство и большую часть жизни
прожившего в Петербурге. О Пастернаке, Мандельштаме и Бабеле речь
впереди. К той же группе надо отнести Льва Лунца (1901-1924 г.), одного
из талантливых теоретиков содружества «Серапионовы братья», Вениамина
Каверина (род. в 1902 г. в Пскове, он рано перекочевал в Петербург,
поступил в университет, связав свою судьбу с содружеством «Серапионовы
братья»). Большой личный друг Лунца, Каверин в своем творчестве
популяризовал многие любимые мысли покойного Лунца. Наконец, к
ленинградской группе относятся коренные уроженцы столицы — поэт Павел
Антокольский (род. в 1896 г.), внук знаменитого скульптора, Виктор
Шкловский (род. в 1894 г.), сын еврея-выкреста, один из блестящих
советских литературоведов.
Эти писатели москвичи и
петербуржцы принадлежали к наиболее ассимилированному слою
русско-еврейской интеллигенции и редко задумывались над своими
отношениями с еврейством. Многие годы казалось, что связь с еврейством у
них прервана, но потом в какой-то момент она вспыхивала, по-новому
освещая душевную жизнь писателя. В качестве примера сошлюсь на Бориса
Пастернака и на Виктора Шкловского.
В Шкловском, с детства
далеком от жизни русского еврейства, еврей проснулся только во 2-ую
мировую войну. Эта черта характерна для многих писателей и не писателей.
К серии образов евреев
начала революции возвращает нас «Повестью о рыжем Мотелэ» поэт Иосиф
Уткин (1894-1945). Хотя повесть грустная, она вместе с тем искрится
радостным лукавством. Отец и дед Мотелэ были портными; в детстве Мотелэ
мечтал об ученьи в «хедере», но судьба решила иначе: и он пошел по
стопам отца и деда, стал портным. «И ставил он десять заплаток на один
жилет». Несмотря на убогую жизнь, Мотелэ не унывает. Для него каждый дом
— «своя родина, свой океан»:
И под каждой слабенькой крышей,
как она ни слаба, —
свое счастье,
свои мыши,
своя судьба...
По-разному складывается счастье: .
Мотелэ мечтает о курице,
а инспектор
курицу ест.
И так во всем: Мотелэ любит
Риву, но у Ривы отец раввин. И он никогда не согласится отдать свою дочь
замуж за Мотелэ. Новая жизнь улыбнулась Мотелэ в тот день, когда в
первый раз в Кишиневе «пели не про царя».
Брюки,
жилетки, смейтесь!
Радуйтесь дню моему:
госпо-дин по-лиц-мейстер
сел в тюрьму.
Этот день в Кишиневе был
Молодым, как заря! Первым, — когда в Кишиневе пели не про царя!..
У Эдуарда Багрицкого
еврейство представлено новым общественным типом, сложившимся в годы
гражданской войны. Глубоким лиризмом овеян в поэме Эдуарда Багрицкого
«Дума про Опанаса» образ комиссара Когана, павшего жертвой махновских
банд. Коган был комиссаром продотряда, в котором служил Опанас; Опанас
сбежал из отряда, мечтая вернуться к труду хлебопашца. Но у гражданской
войны своя неумолимая логика: «Хлеборобом хочешь в поле, а идешь
бандитом». Опанас попадает к махновцам. Махно велит выдать Опанасу шубу и
прочую экипировку и вот:
Опанас глядит картиной В папахе косматой, Шуба с мертвого раввина Под Гомелем снята...
Отряду Махно удается поймать
комиссара Когана и Опанасу поручено его убить. Не по душе Опанасу это
поручение: «Кровь — постылая обуза мужицкому сыну» и, оставшись с глазу
на глаз с Коганом, Опанас предлагает ему: «утекай же в кукурузу — я
выстрелю в спину», и если он, Опанас, промахнется, «разгуливай с Богом».
Но, «оправляя окуляры», Коган отвечает: «Опанас, работай чисто, мушкой
не моргая. Неудобно коммунисту бегать, как борзая!»
Коган показан здесь идейным,
мужественным человеком, до конца преданным большевистской революции,
без тени сомнения и критики. Таков же и Миндлов, заведующий военными
курсами в повести Либединского «Комиссары» (1925).
Таковы же у писателей не-евреев руководитель партизанского отряда в
Восточной Сибири Левинсон в «Разгроме» (1927) Александра Фадеева,
политкомиссар Лейзеров в повести Всеволода Иванова «Хабу» (1927) и даже
чекист Клейнер в повести Александра Аросева «Записки Терентия Забытого»
(1921). Похожи в «Тихом Доне» Шолохова руководитель парткома Абрамсон и
юная коммунистка-еврейка Анна Погудко, которую Абрамсон направляет к
коммунисту Бунчуку, чтобы обучить ее пулеметному делу. Бунчук, узнав,
что Анна — еврейка, говорит ей: Это хорошо, что она будет обучаться
пулеметному делу; «за евреями упрочилась слава, и я знаю, что многие
рабочие так думают — я ведь сам рабочий, — что евреи только направляют, а
сами под огонь не идут. Это ошибочно, и ты блестящим образом
опровергнешь это ошибочное мнение...»
* * *
Русская художественная
литература очень богата произведениями, изображающими эпоху нэп'а, но в
очень немногих из них показаны и евреи. Заслуживает быть отмеченным, что
о нэп'е писали почти исключительно не-евреи. Среди русских
писателей-евреев интерес к еврейству в обстановке нэп'а почти не нашел
своего художественного выражения, за исключением одного явления — роста
антисемитизма, о котором еще будет сказано особо. Среди заслуживающих
внимания произведений стоит назвать, как относящиеся к периоду нэп'а,
только два: «Бурная жизнь Лазика Ройтшванца» Эренбурга (1928) и
«Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова (1928), из которых Ильф — еврей.
Роман Эренбурга в сущности
даже не о людях периода нэп'а: это фантастический роман с фантастическим
героем. Но в романе чувствуется воздух конца периода гражданской войны и
начала нэп'а. Роман вышел в Париже (хотя Эренбург тогда уже давно
перестал быть эмигрантом) и никогда не был переиздан в Советском Союзе.
Впоследствии во время разных выступлений Эренбурга — на вопрос
кого-нибудь из слушателей об этом произведении он отвечал с явной
неохотой. Но роман этот, согретый настоящим чувством симпатии к
маленькому человеку, до сих пор сохранил свой интерес. В нем Эренбург
попытался взглянуть на советскую действительность глазами робкого и
забитого «мужеского портного» из Гомеля. Лазик думает, что когда по
улице гуляет «стопроцентная история», рядовому человеку
не остается ничего другого, как лечь под колеса и умирать «с полным
восторгом в глазах». Он против такого, как он выражается, «китайского
дважды два», но его попытки протеста терпят сплошные неудачи, и его
самого за эти попытки часто сажают в тюрьму. Вот и кочует Лазик из
страны в страну, из тюрьмы в тюрьму в поисках маленького счастья, пока
не убеждается в том, что счастье только отсталое слово в могучем языке.
Смертельно усталый, он добирается до Палестины и оказывается у могилы
Рахили. Могилу охраняет сторож, и он не подпускает к ней Лазика. Но тут
робкому Лазику удается побороть свое смирение — он объясняет сторожу,
что ему надо перед смертью «подумать», и Бог не будет за это на него
сердиться. Для иллюстрации Божьего отношения Лазик рассказывает сторожу
историю о маленьком мальчике Иоське и его дудочке.
Отец взял пятилетнего Иоську
с собой в Иом-Кипур в синагогу. Мальчику скоро наскучили молитвы, и он
вспомнил о дудочке, которую мать принесла ему с базара. Он вытащил ее и
стал посвистывать. Кругом зашикали. Но Иоська продолжал свистеть на
своей дудочке. И тут случилось чудо: Бог, до тех пор разгневанный, вдруг
улыбнулся, и молящиеся вздохнули обрадованно: значит, Бог услышал
молитву цадика и простит их. Они бросились благодарить цадика за то, что
он хорошо молился за них. Но цадик объяснил им, что Бог услышал не его
молитвы, а жестяную дудочку Иоськи, дувшего в нее «от всего детского
сердца», и это смягчило Бога... В 1960 г. в своих воспоминаниях Эренбург
рассказал, что история с Иоськой является старинной хасидской легендой,
которую ему рассказал не то знакомый писатель Варшавский, не то
художник, с которым он встретился в Париже.
«Двенадцать стульев» Ильфа и
Петрова — произведение совсем иного типа. Это юмористический,
полу-сатирический роман о похождениях «великого комбинатора» Остапа
Бендера, который разыскивает двенадцать стульев, так как в одном из них
были спрятаны в тревожные годы гражданской войны фамильные драгоценности
сотрудника ЗАГС'а Воробьянинова, в прошлом крупного помещика и
предводителя дворянства. Воробьянинов и Бендер колесят по России в
поисках драгоценных стульев. Однако в занимательном рассказе об их
похождениях в сущности нет ничего, что говорило бы о жизни еврейства тех
лет, кроме образа самого Бендера, никогда не унывающего, находчивого,
нагловатого и в то же время как-то располагающего к себе типичного
представителя веселой Одессы.
Стоит упомянуть в этой связи в качестве образца русско-еврейской
юмористики другое, значительно более позднее произведение трех
еврейских авторов — пьесу братьев Тур и Шейнина «Неравный брак» (1940).
Действие пьесы относится к раннему периоду индустриализации, и оно
развертывается в маленьком еврейском местечке, в котором, как в годы
нэп'а, новый быт еще борется с пережитками традиционного местечкового
быта, В Нью-Йорке умер миллионер Шпигельглез. Все свое богатство он
оставил сыну Яше при условии, что тот поедет в Россию, в местечко
Пуховичи (откуда родом был покойный) и там найдет себе невесту. Яша
отправляется в Пуховичи; но старое местечко давно исчезло, на его месте
колхоз; бывший шадхн Эфроим давно переменил профессию — стал бухгалтером
в колхозе; старая профессия в упадке, да Эфроим и боится «проработки в
месткоме». Вообще -в шадхене никто не нуждается: «сплошная
самодеятельность»...
В произведениях писателей
не-евреев, изображавших жизнь периода нэп'а, евреи не занимают
сколько-нибудь заметного места. В свое время, правда, обратили на себя
внимание под этим углом зрения романы Сергея Малашкина «Луна с правой
стороны» (1926) и Михаила Чумандрина «Фабрика Рабле» (1929). Но они уже
давно утратили всякое значение. Интереснее написанный значительно позже
«Сентиментальный роман» Веры Пановой (1958). На нем стоит остановиться.
Пожилой, занимающий хорошее
положение в Москве журналист Севастьянов, возвращаясь с кавказского
курорта и проезжая через город своей юности, сходит с поезда, чтобы
побродить по местам, где столько было пережито. В панораме его
воспоминаний встает его ближайший друг Семка Городницкий, выросший в
буржуазной семье и рвавшийся из нее. Старший его брат Илья ушел из дома
еще гимназистом и стал большевиком. Севастьянов вспоминает, как на
еврейскую пасху ребята всей компанией нагрянули к Семке. «Семка рад был
подкормить товарищей; и в то же время страдал, что у него, безбожника, в
доме пасхальная еда на столе». Мачеха Семки «подкладывала ребятам то
фаршированной рыбы, то мяса, то сладкой подливки. Перед каждым стояла
салфетка, как маленький снежный сугроб. Никто из ребят не притронулся к
этим голубоватым блестящим холмикам... Семка яростно щурился, ничего не
ел, и его горбоносое длинное лицо, искаженное отвращением, говорило: 'Я
не выбирал себе отца. Я не фаршировал рыбу... И вообще я повешусь'.»
Семка вскоре ушел из дому, поселился в убогой комнате с Севастьяновым
(«Никакого буржуазного обрастания!»), находит какой-то жалкий заработок,
торит на комсомольской работе, заболевает чахоткой, но о возвращении
домой не хочет и слышать. Перед читателем встает привлекательный образ
самоотверженного юноши. Но не без теплоты показаны и образ несколько
самоуверенного Ильи, назначенного в родной город на должность
губернского прокурора, и даже образ отца Городницкого, — но чтобы не
портить биографий сыновей,
—
отказывающегося участвовать в каком-то коммерческом деле и поступающего
— при содействии Ильи — на должность товароведа в советское учреждение.
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:12 | Сообщение # 25 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| • * *
Годы гражданской войны
ознаменовались чрезвычайным обострением проблемы антисемитизма. Почти по
всему югу и юго-западу прокатилась волна страшных еврейских погромов,
местами принявших резко антисоветский характер. Революционная власть
пыталась бороться с антисемитизмом, но после гражданской войны
антисемитские настроения начали все шире прорываться в быту почти
повсеместно, захватывая слои населения, до революции остававшиеся
свободными от этих настроений. Каково было отражение этого в литературе?
Первым значительным
произведением русской литературы периода революции, в котором очень
остро была поставлена проблема антисемитизма, были «Необычайные
похождения Хулио Хуренито и его учеников» Ильи Эренбурга (книга вышла в
Париже в 1921 ив Москве в 1922 году). Это не роман и не повесть, а
своеобразное сатирическое морально-философское произведение, облеченное в
художественную форму бесед «Учителя» с его «учениками». «Пророчеству
Учителя о судьбах иудейского племени» посвящена лишь одна глава этой
книги (из 35), но она производит сильное впечатление.
Навеянные сообщениями о
погромах на юге России, но о них даже не упоминающие страницы эти
поражают необыкновенной прозорливостью автора. Вот объявление, которое —
за двадцать лет до Треблинки и Освенцима — «Учитель» просит одного из
«учеников» отнести в типографию:
В недалеком будущем
состоятся торжественные сеансы
УНИЧТОЖЕНИЯ ИУДЕЙСКОГО ПЛЕМЕНИ
В БУДАПЕШТЕ, КИЕВЕ, ЯФФЕ, АЛЖИРЕ
и во многих других местах.
В программу войдут, кроме
излюбленных уважаемой публикой традиционных
ПОГРОМОВ,
также реставрированные в духе эпохи: сожжение иудеев,
закапывание оных живьем в землю,
опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы
«эвакуации», «очистки от подозрительных элементов»
и пр., и пр.
«Ученики» в ужасе; один из
них возражает, что все это немыслимо в двадцатом веке. Но «Учитель»
непреклонен: «Напрасно ты думаешь, что сие несовместимо. 'Очень скоро,
может, через два года, может, через пять лет ты убедишься в обратном'». И
он подкрепляет эту мысль «кратким экскурсом в историю», из которого я
могу привести здесь только первый отрывок.
«Когда в Египте Нил бастовал
и начиналась засуха, мудрецы вспоминали о существовании евреев, оных
приглашали, с молитвами резали и землю кровью свеженькой, еврейской
кропили: 'Да минует нас глад!' Конечно, это не могло заменить ни дождя,
ни разлившегося Нила, но все же давало некоторое удовлетворение.
Впрочем, и тогда были люди осторожные, воззрений гуманных, говорившие,
что зарезать несколько евреев, разумеется, невредно, но землю окроплять
их кровью не следует, ибо кровь сия ядовитая и дает вместо хлеба
белену».
Впечатлениями от
происходивших на юге погромов овеян рассказ Бабеля о погроме в Одессе в
1905 году. Но о современных погромах, как это ни поразительно, в
литературе тех лет сохранилось, кажется, только одно воспоминание и
притом такое, которое трудно назвать антипогромным. В 1924 году Борис
Пильняк, вообще говоря, отнюдь не реакционный писатель, написал рассказ
«Ледоход», в котором как бы мимоходом бросил несколько замечаний о
погроме. Автор рассказывает о занятии отрядом «повстанцев» небольшого
городка на Украине. Атаман отряда анархист, но в отряде имеется и
комиссар-коммунист и отряд регулярно получает и читает «Известия». Но
«жидов» вешают и в городке устраивают погром:
«К утру в городке начался
еврейский погром, всегда страшный тем, что евреи, собираясь сотнями,
начинают выть страшнее сотни собак, когда собаки воют на луну, — и
гнусной традиционностью еврейских перин, застилающих пухом по ветру
улицы».
При этом автору, повидимому, даже и в голову не приходило,, что он глубоко увяз в болоте антисемитизма. И когда
через несколько лет ему был брошен (Горьким) публично упрек в
антисемитизме — со ссылкой на только что цитированный рассказ, — он
энергично протестовал против этого обвинения, ссылаясь, между прочим, —
на свою еврейскую бабушку.*
Тема о погроме нашла
освещение в советской литературе, но уже много позже, в романе «Как
закалялась сталь» (1932) Николая Островского (1904-1936), выходца из
рабочей среды, юность которого прошла в Шепетовке, в Подолии, не-еврея.
Украинский городок весною 1919 года занимает банда, именующая себя
петлюровцами, и сейчас же по городу разнеслись слухи о предстоящем
погроме. «Заползли они и в еврейские домишки, маленькие, низенькие с
косоглазыми оконцами, примостившиеся каким-то образом под грязным
обрывом, идущим к реке». Через три дня действительно начался
организованный грабеж евреев и погром. «Многим не забыть этих страшных
двух ночей и трех дней. Сколько исковерканных, разорванных жизней,
сколько юных голов, поседевших в эти кровавые часы, сколько пролито
слез, и кто знает, были ли счастливее те, что остались жить с опустевшей
душой, с нечеловеческой мукой о несмываемом позоре и издевательствах, с
тоской, которую не передать, с тоской о невозвратно погибших близких.
Безучастные ко всему, лежали по узким переулкам, судорожно запрокинув
руки, юные, девичьи тела — истерзанные, замученные, согнутые».
Среди немногих произведений
советской литературы, в которых тема антисемитизма выдвигается на первый
план и которые в свое время привлекли к себе внимание читателей, нужно
прежде всего назвать рассказ Михаила Козакова (1897-1954) «Человек,
падающий ниц» (1928). Козаков родился на ст. Ромадан, Полтавской
губернии, в семье евреяслужащего, и провел трудное детство (отец рано
ослеп, и семья переехала к деду, тоже служащему). Уже первые
произведения Козакова обратили на себя внимание хорошим знанием жизни
местечек юга России. Фон одного из ранних рассказов Козакова «Абрам
Нашатырь» (1926) —
распадающийся быт еврейского городка, с характерными для Козакова
лирическими отступлениями. Наибольшие споры вызвал названный выше
рассказ «Человек, падающий ниц»
—
о скромном и робком еврейском портном Эли Рубановском, всю жизнь
прожившем в одном из местечек Польши и на старости лет решившем
переехать в Москву, где жи
* См. у С. Шварца «Антисемитизм в Советском Союзе», НьюЙорк, изд-во им. Чехова, 1952 г., стр. 38-39.
вет его сын Мирон,
юрисконсульт в одном из советских учреждений. Жив еще и отец Эли, и три
поколения Рубановских поселяются вместе. В доме, где они живут, дворник
Никита почему-то не взлюбил Рубановских; раздражало Никиту даже то, что
жив еще дед Рубановских •— вот у него, у Никиты умерла дочь, а никому
«не нужный» старик живет. Как-то Никита нашел котенка и отдал его
Рубановским за двугривенный. Все у Рубановских привязались к кошечке.
Эли называл ласково ее «кецелэ». Никита же называл кошку — «жидовкой» и
перенес свое недружелюбие к Рубановским на кошечку. Однажды он поймал ее
и повесил на заборе, предварительно размозжив ей головку. Показывая
повешенную «кецелэ» кроткому старику Эли, он по неосторожности выдал
себя, добавив: «Кусачая тварь была — словно бешеная!» и спрятал за спину
перевязанную руку. На этот раз мягкий Эли — сын называл его «человеком,
падающим ниц» — вознегодовал. Когда его сыну Мирону рассказали про эту
историю, он разыскал Никиту и, не слушая его пьяных объяснений, избил
его палкой.
Однако антисемитизм, да еще в
оголенном виде, — очень редкий сюжет в советской литературе. Из
писателей не-евреев об антисемитизме написал пьесу «Чудак» (1928)
Александр Афиногенов (1904-1941). Действие пьесы происходит в небольшом
городе на бумажной фабрике. Здесь работает девушка-еврейка Сима Мармер.
Ее преследует антисемитски настроенный молодой рабочий, Васька Котов.
Ему тайно симпатизируют несколько рабочих. Так как за Симу заступается
заведующий расчетным отделом фабрики Борис Волгин, антисемитские
элементы пустили по фабрике сплетню, будто Волгин сошелся с Симой.
Доведенная до отчаяния, Сима кончает самоубийством. Об антисемитизме
автор рассказывает в пьесе какой-то скороговоркой, явно боясь показать
его в действии. В сущности о нем больше узнаешь только из жалобы Симы о
том, что раньше ее один Васька травил, «а теперь от всей фабрики терплю,
никто мимо не пройдет, чтобы не затронуть. В спальне подушку испачкали,
на дворе водой облили, кофту разорвали; говорят, жиды хороших людей
изводят».
Говоря об откликах на
антисемитизм в советской русской литературе, нельзя не отметить сцену,
ярко описанную в «Докторе Живаго» (1958) Бориса Пастернака, хотя она
относится к дореволюционному времени. Действие происходит где-то
поблизости от фронта в 1916 г. Доктор Живаго и его друг Гордон проезжают
верхом через прифронтовые деревни. В одной из них они становятся
свидетелями тягостной сцены: Молодой казак при дружном хохоте окружающих
подбрасывает кверху медный пятак, заставляя старого седобородого еврея
ловить его. Пятак, пролетая мимо его жалко растопыренных рук, падал в
грязь. Старик нагибался за медяком, казак шлепал его при этом по заду,
стоявшие хватались за бока «и стонали от хохота»... В этом и состояло
«развлечение». Из противоположной хаты то и дело выбегала старуха, жена
еврея, и протягивала к нему руки. «В окно хаты смотрели на дедушку и
плакали две девочки». Живаго подозвал казака, выругал его и велел
прекратить это глумление. Тот «с готовностью» ответил: «Слушаюсь, ваше
благородие. Мы ведь не знамши, только так, для смеха».
После этого двое друзей
продолжали свой путь молча. Первым прервал молчание доктор Живаго,
рассказывая Гордону, сколько пришлось пережить страшного еврейству в
этой войне, поскольку она происходит как раз в черте еврейской
оседлости. «Противоречива самая ненависть к ним, ее основа», — сказал в
заключение Живаго. — «Раздражает как раз то, что должно было бы трогать и
располагать. Их бедность и скученность, их слабость и неспособность
отражать удары. Непонятно. Тут что-то роковое...»
* * *
В обильном вкладе Эренбурга в
современную русскую литературу можно найти много зарисовок евреев, но
большинство их, как руководитель Кузбасстроя Шор («День второй», 1932)
или портной Наум Альпер из Киева и его двое сыновей (роман «Буря», 1947)
мало привносят нового в еврейскую тему. Но одно замечание Эренбурга в
его Автобиографии, написанной для новейшей двухтомной книги «Советские
писатели» (Москва. 1959 г.), представляется важным: «По-еврейски я не
умею говорить, но о том, что я — еврей, мне неоднократно напоминали
люди, которые, видимо, верят в особые свойства крови. Я не расист,
никогда им не был, но покуда на свете водятся расисты, на вопрос о
национальности я отвечаю: 'Еврей'...»
Начало первой пятилетки
принесло мало изменений в трактовку еврейской темы. Ново было, пожалуй,
только то, что за годы индустриализации и коллективизации все меньшее
количество евреев в художественной беллетристике встречаются на
руководящих постах. Директор Кузбасстроя в романе «День второй»
Эренбурга — скорее исключение. В произведениях этого периода евреи чаще
всего появляются в образе инженеров, как инженер Маргулиес в романе
Валентина Катаева «Время, вперед!» Но это едва ли связано с изменением
положения евреев в жизни. Не надо забывать,
что ускоренная индустриализация привела к появлению в социальном плане
нового слоя в жизни советского общества — к росту ИТР
(Инженерно-технических работников).
Евреи в советской литературе
стали снова играть заметную роль с началом советско-германской войны.
Из большого количества произведений, отразивших жизнь и переживания
русского еврейства, надо в первую голову остановиться на рассказе
Василия Гроссмана «Старый учитель» (1943). Вас. Гроссман в годы войны
был одним из видных представителей среднего поколения писателей (он
родился в Бердичеве в 1905 году). До войны евреи редко привлекали к себе
интерес писателя. Война в этом смысле произвела на него такое же
сильное впечатление, как на Маргариту Алигер и на других писателей и
поэтов.
Действие рассказа «Старый
учитель» происходит в маленьком городе накануне его оккупации немцами.
Одно из главных действующих лиц рассказа, старый учитель, Борис
Исаакович Розенталь, решил эвакуироваться, хотя почти уверен, что при
его слабом здоровье и в его возрасте <— а ему 82 года — он едва ли
доберется до Урала. Уговаривающему его остаться доктору Вайнтраубу он
говорит, что все-таки лучший выход «умереть на грязном полу грязной
теплушки, сохраняя чувство своего человеческого достоинства, умереть в
стране, где меня считают человеком». А доктор Вайнтрауб верит в то, что
не может быть, чтобы немцы «культурный европейский народ» оказался бы
«проводником средневекового мрака».
Из плана эвакуации ничего не
выходит: город оказался «в мешке». Больше всего боялся старый учитель
одного: что «народ», с которым он прожил всю свою жизнь, который он
любит, которому верит, что «этот народ поддастся на темную, подлую
провокацию». Двое — Яшка Михалюк и агроном — с того двора, где жил Борис
Исаакович, увы, поддались этой провокации, а, может быть, были и прежде
скрытыми антисемитами. Но большинство оправдало веру старого учителя.
Нельзя забыть ни описания в этом рассказе расстрела евреев городка после
занятия его немцами, ни мыслей и чувств самого автора этого рассказа:
«В страшные эти времена кровь, страданья и смерть никого не трогали,
потрясала людей лишь любовь и доброта». Это «чудо доброты» показывает
Катя, когда стоя перед вырытым рвом, в который сейчас упадут
расстреливаемые люди, говорит учителю: «Учитель, не смотри в ту сторону,
тебе будет страшно. — И она, как мать, закрыла ему глаза ладонями»...
Герой повести покойного
Бориса Горбатова «Семья Тараса», старик Тарас, живет в городе, занятом
немцами. Как-то около пепелища городского театра он столкнулся лицом к
лицу с доктором Фишманом, лечившим всех его детей и внуков. По привычке
он снял картуз, чтобы поздороваться с ним, но, увидя на рукаве доктора
желтую повязку с черной звездой, он поклонился ему низко-низко, как
никогда еще не кланялся. Поклон этот испугал доктора, он отпрянул в
сторону «и инстинктивно закрылся рукой» и потом шопотом спросил Тараса:
«Это вы мне... мне поклонились?» Тарас ответил: «Вам, Арон Давыдович,
вам и мукам вашим...» Доктор хотел было начать вежливый разговор, «но
вдруг что-то сдавило его горло, он взмахнул рукой и, вскрикнув:
«'Спасибо вам, человек', — побежал прочь, не оглядываясь».
Мы мало знаем и о жизни
евреев в неоккупированных частях России. Роман Вас. Ажаева «Далеко от
Москвы»,, хотя и изображает парторга Михаила Яковлевича Залкинда и его
жену Полину Михайловну, ничего специфически еврейского не вносит в
повествование. Несколько больше мы узнаем о евреях, сражавшихся в рядах
Красной армии, из «Фронтовых записей» (1943) покойного В. Ставского,
уроженца Кубанской области; в «Записях» набросаны четыре портрета
командиров из евреев. Наибольшее впечатление производит рассказ о
командире взвода Розенблюме.
Сдержанным лиризмом овеян
образ ученого востоковеда, записавшегося добровольцем в Московское
ополчение, Константина Кунина в рассказах Виктора Шкловского «О разлуках
и потерях» (1943).
Случайно в том же номере
журнала «Знамя», где впервые был напечатан этот рассказ Шкловского,
появилась и поэма Павла Антокольского «Сын», посвященная памяти сына
поэта, Владимира Антокольского, убитого на фронте в июле 1942 года.
Незадолго до конца войны убит был и сын Шкловского. Как известно, число
евреев, сражавшихся на фронте или бывших партизанами, было очень велико.
Тем не менее распространялось немало легенд о том, будто евреи всячески
уклоняются от мобилизаций. Отмечаем реакцию на эту клевету в
стихотворении неизвестного поэта, случайно дошедшем до Америки,
начинающемся словами: «Евреи хлеба не сеют». Процитирую из него
несколько, наиболее горьких, строк:
Евреи — люди лихие, Они солдаты плохие; Иван воюет в окопе, Абрам торгует в райкопе.
Я все это слышал с детства,
И скоро совсем постарею,
И все никуда не деться
От крика: 'Евреи! Евреи!'
Редки, но все же
зафиксированы некоторыми писателями и случаи более или менее полной
ассимиляции евреев. Такой случай описан, например, в романе покойного
Либединского «Гвардейцы» (1943).
Как известно, антисемитизм,
обострившийся еще во время войны, не прекратился и после ее окончания. В
художественной литературе сталинское «Дело врачей» нашло слабое
отражение только в повести Эренбурга «Оттепель» (1956) —
в переживаниях врача Веры Григорьевны Шерер и в антисемитской реплике
Журавлева. Жена Журавлева, Лена, рассказала ему, как совершенно нечаянно
глубоко задела Веру Григорьевну замечанием относительно поставленного
ею диагноза. Лена была чрезвычайно расстроена тем, что нечаянно
затронула такое больное место в душе Шерер, но ее муж, напротив, заявил,
что хотя он не сомневается в том, что Шерер «хороший врач», но
«чересчур доверять им нельзя, это бесспорно». А когда позже выяснилось,
что весь задуманный процесс был неслыханной клеветой, муж Лены, «зевая»,
сказал ей: «Оказывается, они ни в чем не виноваты. Так что твоя Шерер
зря расстраивалась...»
Из писателей не-евреев
упоминание об этом процессе имеется только в поэме молодого поэта
Евгения Евтушенко «Станция Зима» (1956), —
будущего автора прославленного стихотворения «Бабий Яр» (1961 г.). В
этой поэме поэт рассказывает, как после многолетнего отсутствия он
поехал домой, как его расспрашивали родные и друзья о жизни в Москве.
Особенно настойчивы были расспросы дяди Володи:
Сейчас любой с философами схож.
Такое время.
Думают в народе.
Где, что и как — не сразу разберешь.
Выходит, что врачи-то невиновны?
За что же так обидели людей?
Скандал на всю Европу безусловно...
* * *
Следует, хотя бы вкратце ответить на вопрос — что внесли писатели-евреи в развитие современной русской литературы?
Ответить на этот вопрос можно, только отдав себе отчет в двух факторах
пореволюционного литературного развития: один касается писателей, другой
— читаталей.
Дореволюционная литература
конца XIX и начала XX столетия была в основном — столичной, по своим
темам, по высокому художественному уровню, по резонансу в стране. На
литературной окраине существовала другая литература — литература
провинции. Только немногие писатели провинции пробивались в столицы. У
обеих литератур был и свой контингент читателей.
После революции 1917 года
эти обе литературы словно поменялись местами: на первый план выдвинулась
литература революционной провинции с молодыми, дотоле неизвестными
писателями, ее уроженцами. Появился и новый читатель — молодой, но
литературно и эстетически неискушенный читатель. Мысленно обозревая
литературную критику начала двадцатых годов, порой удивляешься: как
много писалось и как живо дискутировались художественно слабая повесть
Юрия Либединского «Неделя», или поэма Иосифа Уткина — «Повесть о рыжем
Мотеле», или первые рассказы Лидии Сейфуллиной! И в то же время, — как
слаб был отклик на творчество писателей и поэтов, успевших занять видное
место в дореволюционной литературе. А между тем, среди них были такие
выдающиеся художники слова, как А. Блок, А. Ахматова, Н. Гумилев, Ф.
Сологуб, А. Белый. Видные места в этом блестящем созвездии занимали Осип
Мандельштам и Борис Пастернак. Был у них и свой, правда, узкий круг
читателей...
Вместе с Гумилевым Осип
Эмильевич Мандельштам был основателем школы «акмеистов», которая, по
мнению многих литературных критиков, была своеобразной формой
неоклассицизма. Ближе других к духу классицизма было творчество
Мандельштама, и думается что прав был Владимир Марков, заявивший в
предисловии к антологии «Приглушенные голоса» (Поэзия за железным
занавесом, Изд-во им. Чехова, Нью Иорк, 1952 г.), что если классицизму
суждено сыграть в дальнейшем развитии русской поэзии роль отправной
точки, то Мандельштам «будет тем звеном разорванной цепи, за которое
надо будет ухватиться».
Мандельштам стал печататься в
1909 году, сотрудничал в «Аполлоне». Первая книга его стихов вышла в
1913 г. В Советской России в 30-х годах поэт стал жертвой репрессий,
подвергался ссылке и может быть был в концлагере, где нашел свою преждевременную смерть в 50-тилетнем возрасте,
В своем творчестве
Мандельштам касается не злобы дня, но, по его выражению, «духовного
времени». «Шум времени» явственно присутствует в его поэзии. Достаточно
процитировать две строки из стихотворения «Прославим, братья, сумерки
свободы —», чтобы услышать голос задыхавшихся в тоске по свободе
современников первых лет революции, с их обостренным предчувствием
гибели:
В ком сердце есть, тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет...
Изумительно передал
Мандельштам душу уроженца Петербурга начальных лет Октябрьской
революции, когда город умирал от голода и казался не только покинутым
властью, переехавшей в Москву, но вообще доживавшим последние дни:
На страшной высоте блуждающий огонь,
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь,
Твой брат, Петрополь, умирает...
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:12 | Сообщение # 26 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| Критики первых лет революции
не могли приять Мандельштама, но все же признавали за ним большую
«поэтическую культуру» и относили его к разряду самых «взыскательных
художников». Теперь поэт, имевший при жизни мало читателей, посмертно
как бы переживает «второе рождение», и круг его читателей и ценителей
все растет. Вероятно, эта посмертная популярность поэта объясняется не
только тем, что теперь читатель «дорос» до Мандельштама, но и тем, что
он принадлежит к числу тех немногих, которые в своем творчестве не
кривили душой, не льстили и не подлаживались к свому «веку», а порой
судили его сурово (— «Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои
зрачки»...) '
Еще более трагично, чем у
Мандельштама, сложилась судьба Бориса Пастернака, но в отличие от
Мандельштама почти все произведения Пастернака (как стихи, так и проза)
богаты автобиографическими деталями, так что будущий исследователь, идя
по поэтическому следу Пастернака, сможет довольно полно восстановить
образ этого замечательного художника слова в современной русской
литературе.
Борис Леонидович Пастернак
(1890-1960) вырос в семье известного художника Леонида Пастернака.
Детство и юность его прошли в Москве. Он обучался музыке у Скрябина.
Философию изучал в Марбурге у Германа Когена. В доме его отца бывал Лев
Толстой. Первый сборник его стихов футуристического направления вышел в
1912 году. Расцвет его литературной деятельности совпал с годами
революции в России. Наибольшую славу Борис Пастернак приобрел в
последние годы жизни, когда его роман «Доктор Живаго», не допущенный к
изданию в Советской России, вышел по русски за-границей и был увенчан
Нобелевской премией 1958-го года. Свистопляска и травля поэта, поднятая
официальными, правительственными и писательскими кругами в Советской
России, побудила его отказаться от премии и от поездки для получения ее
и, надо считать, отравила последние месяцы его жизни, если не ускорила
его смерть, последовавшую в 1960 году в возрасте 70 лет. Весь мир,
затаив дыхание, следил за драматическими событиями в Переделкине под
Москвой, где жил и умирал знаменитый русский поэт и романист.
Поэт, прозаик, переводчик —
во всех областях литературы, в которых проявил себя Пастернак, он
оставил глубокий след. Его влияние на новейшую русскую поэзию до
недавнего времени не оспаривалось даже многими советскими критиками.
Хотя своей мировой известностью Пастернак обязан роману «Доктор Живаго»,
в основе своей Пастернак был больше всего «дома» в поэзии. Его смерть
завершила лирическую традицию в русской поэзии, украшенную именами
Тютчева (к которому близки по восприятию мира некоторые стихи
Пастернака, хотя бы его «И через дорогу за тын перейти нельзя, не топча
мироздания»), Владимира Соловьева и его старшего современника — Александра Блока.
Официальное признание пришло
к Пастернаку только в первой половине тридцатых годов, когда на 1-ом
Всесоюзном съезде писателей 1934 года Н. И. Бухарин в докладе о
современной советской поэзии назвал его имя, как одного из самых
выдающихся современных поэтов. Но и после этого признания советские
критики сохраняли к нему холодок, пользуясь всяким случаем, чтобы
обвинить его в «несозвучности своей эпохе», в «индивидуализме» и
«камерности» его творчества... Во время чистки 1946-8 гг. Пастернак
попал в число поэтов, подвергшихся травле и был обречен заниматься
переводами. Надо сказать и в этой области поэт обнаружил исключительное
мастерство. Его переводы пьес Шекспира, «Фауста» Гете и др. выдвинули
его в первые ряды русских переводчиков.
Но в центре его творчества последних лет жизни находится, разумеется, «Доктор Живаго», в котором Пастернак выступает и как прозаик, и как поэт.
По своему существу роман
«Доктор Живаго» — исповедь поколения интеллигенции, не сыгравшего
активной роли ни в революции 1905 года, ни в революции 1917 года. Мысль о
таком произведении возникла у Пастернака очень давно. С этой стороны
интересно признание ПастернакаЖиваго, что еще в ранней юности он мечтал
написать книгу о жизни, обо всем том, взрывчатом, что возникало в ней и
над чем он так много думал. Но в пору возникновения этого намерения, он
был еще слишком молод и поэтому он тогда стал писать стихи. При этом он
сам себе напоминал художника, делающего наброски для большого полотна...
С первых же страниц этой
эпопеи в прозе читателя захватывает, — говоря словами Пушкина, —
«безоглядная даль» романа. Он начинается описанием похорон матери
будущего доктора Живаго. На фоне истории нескольких семейств, связанных
друг с другом родством и долголетней дружбой или близкими к матери Юры
Живаго, проходит жизнь трех поколений русской интеллигенции. Но становой
хребет произведения составляет история того поколения, представители
которого были еще подростками в революцию 1905 года, и у которых
молодость совпала с первой мировой войной и революцией 1917 года. Эпопея
заканчивается описанием смерти доктора Живаго в 1929 году, но к нему
имеется еще послесловие, в котором рассказывается о жизни некоторых
близких Живаго друзей юности. В конце приложены стихи, найденные в
бумагах покойного Юрия Андреевича.
Большое влияние на развитие
Юры Живаго оказал его дядя — брат матери, Николай Веденяпин. Веденяпина
отталкивала всякая «стадность», она казалась ему «прибежищем
неодаренности» и для него было несущественно, — клянутся ли люди «именем
Владимира Соловьева, Канта или Маркса». Главное в человеке для него,
как позже и для доктора Живаго и друга его жизни Лары, — «идея свободной
личности» и «идея жизни как жертвы». После октябрьской революции
единственным счастливым событием для Живаго была его встреча с этим
другом жизни. Больше чем их взаимное чувство радовала обоих «общность
душ». Их объединяла пропасть, отделявшая их от остального мира. «Им
обоим было одинаково немило все фатально типическое в современном
человеке, его заученная восторженность, крикливая приподнятость и та
смертная бескрылость, которую так старательно распространяют
неисчислимые работники науки и искусств для того, чтобы гениальность продолжала оставаться большой редкостью».
В разговоре о причинах
распада семейной жизни, Лару удивил этот вопрос: ей этот распад понятен,
он начался с распада всего быта после октябрьского переворота. «Все
пошло прахом вместе с переворотом. Осталась одна небытовая,
неприложенная сила голой, до нитки обобранной душевности, для которой
ничего не изменилось, потому что она все время зябла, дрожала и тянулась
к ближайшей рядом, такой же обнаженной и одинокой. Мы с тобой, как два
первых человека Адам и Ева, которым нечем было прикрыться в начале мира и
мы теперь так же раздеты и бездомны в конце его...».
Незадолго до смерти Живаго
встретился с друзьями юности (Гордоном и Дудоровым), недавно
вернувшимися из концентрационного лагеря; оба — особенно Дудоров —
производят на него тягостное впечатление, пытаясь смягчить свои рассказы
о пережитом. Про себя Живаго думает, что «несвободный человек всегда
идеализирует свою неволю». Но он попрежнему живет одинокой и
непримиренной жизнью и больше всего не выносит своеобразного
политического мистицизма советской интеллигенции, то, что тогда называли
'духовным потолком эпохи'».
Роман не кончается смертью
главного героя. В бумагах покойного обнаружены были стихи, явившиеся
эпилогом к роману. Здесь замечательное стихотворение «Гамлет», из
которого приводим две строфы:
.. . На меня наставлен сумрак ночи Тысячью биноклей на оси. Если только можно, Авва Отче, Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый И играть согласен эту роль. Но сейчас идет другая драма, И на этот раз меня уволь.
Непередаваемо скорбно звучит
финальный аккорд этих стихов об одиночестве Гамлета, об окружающем его
«фарисействе». Эту ноту скорби не может смягчить ощущение близящихся
перемен, чувство свободы, которое впервые за многие десятилетия стало
носиться в послевоенном воздухе. Именно этот голос духовной свободы,
раздавшийся в Советской России, был услышан и оценен на Западе, где «Доктор Живаго» был переведен на все важнейшие языки мира и разошелся во многих сотнях тысяч экземпляров.
Самым «еврейским» среди
русских писателей, не только по количеству произведений, в которых
героями выступают евреи, но и по наиболее глубокому воплощению существа
нравственной культуры еврейства был уроженец Одессы, Исаак Эммануилович
Бабель (1894-1941), автор «Конармии» и «Одесских рассказов». В рассказе
«Начало» (он включен в однотомник «Избранное», изданный посмертно в 1957
г.), в котором Бабель рассказывает о начале своей литературной
биографии. В 1915 году он приехал в Петербург. К тому времени он уже
начал писать, но его нигде не печатали. Тогда он обратился в журнал
«Летопись», издававшийся Горьким. Горький принял два его рассказа —
«Мама, Римма и Алла» и «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна». Первый
рассказ еще слаб, но во втором читатель уже чувствует будущего большого
писателя.
После первого дебюта в
«Летописи» Бабель стал писать с азартом, но Горький не был удовлетворен
этими рассказами и в конце концов посоветовал ему пока перестать писать и
пойти «в люди». Только через семь лет Бабель вновь вернулся к
литературе. На этот раз Бабель пришел с серией рассказов «Конармия»,
принесшей с собой ему большую литературную славу.
Евреи в революции показаны в трех рассказах этой
книги: «Рабби», «Гедали» и «Сын рабби». Самым глубо
ким из этих трех является рассказ «Гедали». Гедали —
владелец лавки старых вещей на Житомирском базаре;
его лавка воскрешает в памяти Диккенса: чего в ней толь
ко нет — золоченные туфли и корабельные канаты, ста
ринный компас, чучело орла и сломанная кастрюля. Канун
субботы, и Гедали собирается закрыть лавку, чтобы от
правиться в синагогу. В это время рассказчик, от имени
которого ведется эта коротенькая новелла, заходит к Ге
дали. Речь заходит о революции. Гедали — за революцию,
но однажды к нему пришел человек из революции и потре
бовал у Гедали, чтобы тот отдал ему граммофон. Когда Ге
дали отказался, он стал грозить, что будет стрелять в него.
Рассказчик на стороне угрожавшего. Тогда Гедали выска
зывает рассказчику свою оценку происходящих событий.
— «...Поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он — контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы — революция...
Революция — это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают.
Значит, революцию делают злые люди... Кто же скажет Гедали, где
революция и где контрреволюция?»
В небе показалась первая
звезда, и Гедали заспешил. «Пане товарищ, — привезите в Житомир немножко
хороших людей... Привезите добрых людей, и мы отдадим им все
граммофоны... Мы знаем, что такое Интернационал. И я хочу Интернационала
добрых людей...» Но собеседник Гедали просвещает его, что Интернационал
«кушают с порохом и приправляют лучшей кровью»... Наступает вечер
пятницы, и рассказчик спрашивает Гедали, где тут можно раздобыть
«еврейский коржик» по случаю праздника и стакан чаю? Гедали грустно
отвечает, что все это раньше можно было получить в харчевне рядом, в ней
торговали хорошие люди, «но там уже не кушают, там плачут». Застегнув
свой зеленый сюртук и обмахнув себя петушиными перьями, «основатель
несбыточного Интернационала» — крохотный, одинокий, мечтательный, в
черном цилиндре, с большим молитвенником подмышкой, ушел в синагогу
молиться.
Не уступают «Конармии» по
художественному совершенству и «Одесские рассказы» Бабеля. Героем многих
из них является «король Молдаванки» Беня Крик — русско-еврейский
вариант легендарного английского разбойника XII века Робин Худа — грозы
богачей и друга бедняков. Несколько особняком в этой серии «Одесских
рассказов» стоит «История моей голубятни» с незабываемым по своей силе
изображением погрома в Одессе в 1905 году...
В период ежевщины Бабель был
арестован. В 1958 году в связи с его т. н. посмертной «реабилитацией»
появилось следующее сообщение: «В 1939 году Бабель был по ложному доносу
арестован. Рукописей его неопубликованных произведений не было найдено.
Бабель скончался в 1941 году в возрасте 47 лет».
Размышляя над вкладом,
внесенным в русскую литературу советского периода писателями-евреями,
нужно в первую очередь выделить весьма характерную в их творчестве
гуманистическую тенденцию. Она особенно чувствуется в произведениях
старшего поколения, как С. Маршак, И. Бабель, Б. Пастернак и др., но она
дает о себе знать и в творчестве писателей, появившихся на авансцене и в
первый период после октябрьского переворота. Было бы ошибкой считать,
что гуманистическая струя, которую писатели-евреи внесли в советскую
литературу, является только данью исконной традиции русской классической
человеколюбивой и
правдолюбивой литературы. Истоки еврейского гуманизма надо искать
глубже: они скрыты в более древней гуманистической культуре еврейства.
Вне зависимости от личных тяготений и литературных приемов
писателей-евреев эти глубинные истоки наложили свою печать на их
творчество, обогатив этим современную русскую литературу советского
периода.
ОТ
РЕДАКЦИИ. Автор настоящей статьи Вера Александрова-Шварц скончалась 1
октября 1966 года. Мы считаем нужным отметить к сведению читателей, что
ее перу принадлежит вышедшая в 1963 году на английском языке книга "A History of Soviet Literature (1917—1962) — From Gorky to Yevtushenko" (Doubleday & Company, New York), вызвавшая ряд положительных отзывов в печати.
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:13 | Сообщение # 27 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕИ-УЧЕНЫЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
До революции русские евреи,
вследствие процентной нормы, могли только в ограниченной степени
поступать в средние и высшие школы. Евреев, получивших в России или
заграницей высшее образование, — за весьма немногими исключениями, — не
допускали к преподаванию в университетах и гимназиях и к работе в
Академии и в других ученых институтах.
Постановление Временного
Правительства от 20 марта 1917 года отменило все направленные против
евреев "ограничения в отношении поступления в учебные заведения всякого
рода и наименования, как частные, так и общественные и
правительственные, прохождения в них курса, пользования стипендиями, а
равно и занятия преподаванием и воспитанием юношества". Таким образом, с
самого начала Февральской революции 1917 года, русские евреи получили
широкий доступ к образованию и к научной работе во всех формах.
Новая власть и после
октябрьского переворота продолжала в этой области курс, установленный
Временным Правительством. Таким образом с начала 1917 года для русских
евреев открыта возможность заняться научной и педагогической
деятельностью по всем специальностям. Во всех университетах и других
высших учебных заведениях, в старых и вновь созданных научных
учреждениях, в Академии Наук и в ее отделениях в национальных
республиках, на профессорских кафедрах и в научных лабораториях —
повсюду появились евреи — профессора и ученые. Многие из них занимают
видные места и обогащают все отрасли знания своими трудами.
По переписи 1939 года,
разработанной в отношении евреев статистиком Л. Зингером, в СССР ,
числилось научных работников-евреев (профессоров и преподавателей высших
учебных заведений) 7.000, инженеров, архитекторов и конструкторов —
25.000, агрономов — 1.000, врачей
— 21.000, учителей в начальных и средних школах — 46.000.
По данным о числе учащихся
за 1935-36 г., обучалось евреев в техникумах разного типа 32.000, а в
высших учебных заведениях ("вузах") — 62.000, т.-е. общее число евреев студентов достигало 94.000.
Последняя по времени
перепись (1959 года) не сообщает сведений о профессиональном составе
еврейского населения, ограничиваясь данными об "основных
национальностях" союзных республик, — в число которых евреи не включены.
Однако, можно допустить, что число научных работников, составлявшее по
'переписи 1939 года 7.000, увеличилось за протекшие до последней
переписи 20 лет до
30.000 (эта
цифра называлась в повседневной печати). В связи с ростом просвещения в
стране непрерывно происходит и рост числа лиц свободных профессий среди
евреев. Позиции еврейской интеллигенции в разных областях науки
укрепило также и широкое распространение русского языка и культуры в
еврейском населении России. Так, по переписи 1959 года из общего числа
евреев в 2.161.702 показали русский язык, как свой родной, 1.671.361 (из
них мужчин —
760.853 и женщин —
910.508). Широкое приобщение евреев к русской культуре облегчило доступ
еврейской интеллигенции к преподавательской деятельности в высших
учебных заведениях.
С осени 1948 года, при
ликвидации большинства еврейских культурно-просветительных учреждений,
кадры еврейской интеллигенции потерпели значительный урон. Борьба с
"космополитами" в 1949-51 г.г. и рост советского антисемитизма,
направляемого сверху, печально отразились на судьбе многих научных
работников-евреев. Среди многочисленных арестованных были профессора и
ученые. Фактически при приеме евреев в университеты стала применяться
процентная норма.
После смерти Сталина в 1953
году советский антисемитизм и практика дискриминации не ослабели, но все
же среди советских деятелей науки, академиков и профессоров число
евреев продолжает оставаться весьма значительным. Это показывают данные
за 1964 год. В этом году не мало евреев, выдвинувшихся в советской
науке, получило ленинскую премию.* Это также сказалось на выборах новых
членов Академии Наук и членов-корреспондентов Академии Наук. Нет
сомнения в том, что среди еврейской интеллигенции в России имеются
высоко квалифицированные кад
* Данные
о евреях-ученых, получивших ленинскую премию в последующие годы,
читатель найдет в статье Л. М. Шапиро «Евреи после Сталина».
ры, находящие себе
.применение в громадной работе по индустриализации народного хозяйства, и
что среди них выдвинулись научные деятели, которые могли бы явиться
украшением любого научного коллектива.
Нам удалось, благодаря
ценному содействию проживающих в Соединенных Штатах известных ученых
Евгения Рабиновича, Иосифа Викермана и других, собрать
био-библиографический материал о получивших наибольшую известность в
Советской России евреях, выдвинувшихся в своей исследовательской,
научной и педагогической деятельности (главным образом, в области
математики, физики, химии, биологии, электроники и т. д.). Этот материал
касается работы ученых в области точных наук и естествознания.
Евреи-философы, историки,
экономисты, юристы и представители других гуманитарных наук, которых
имеется множество в каждой области, — как и не-евреи, работающие в этих
областях в Советской России, — не располагают достаточной
исследовательской свободой. Поэтому мы, к сожалению, не считаем
возможным приводить аналогичный список имен евреев-ученых в этих
областях знания. Мы считаем возможным упомянуть только два имени
еврейских экономистов, а именно:
Иосифа Михайловича Кулишера,
начавшего свою работу еще до революции, — автора известного труда по
экономической истории Европы, переведенного на многие языки и принятого
как учебное руководство в ряде европейских университетов, и
Евсея Г. Либермана, профессора Харьковского универ
ситета, идеи которого в последние годы имеют большое
влияние на выработку экономических планов советского
чравительства. В американском журнале "Foreign Affairs"
(за октябрь 1967) опубликована работа проф. Евсея Ли
бермана об экономических реформах в Сов. России.
Само собою разумеется, что приводимые ниже сведе
ния дают лишь самое общее представление по вопросу об
участии евреев в научной работе.
Математики
Гельфанд, Израиль Моисеевич, р. 1913 г., в 1951 г. по
лучил сталинскую премию, с 1953 г. член-корреспондент
АН СССР. Автор ряда исследований и работ.
Канторович, Леонид Виталиевич, р. 1912 г., с 1934 г.
профессор Ленинградского университета, с 1940 г. также
сотрудник ленинградского отделения Математического инстатута
АН СССР, с 1958 г. член-корреспондент АН СССР, лауреат сталинской
премии (1949). Работы по теории функции действительного переменного, по
электронным вычислительным машинам и др.
Крейн,
Марк Григорьевич, р. 1907 г., профессор Одесского
инженерно-строительного института, с 1939 г. членкорреспондент АН УССР.
Опубликовал ряд исследований.
Люстерник,
Лазарь Аронович, р. 1899 г. в Калишской губернии. Профессор Московского
университета с 1930 г., член-корреспондент АН СССР с 1946 г. Главный
организатор журнала УМН, лауреат сталинской премии (1946).
Шнирельман,
Лев Генрихович (1905-1938). Был членом-корреспондентом АН СССР с 1933
г., сотрудником Математического института АН СССР с 1934 г. Развил
топологические методы вариационного исчисления, создал общие метрические
методы в теории чисел.
Астрономы, физики, химики
Браунштейн,
Александр Евсеевич, р. в 1902 г., член Академии медицинских наук СССР с
1945 г., сотрудник Института биологической и медицинской химии, лауреат
сталинской премии 1941 г. Открыл процесс ферментативного
переаминирования аминокислот, важное значение которого в метаболизме
было выяснено им самим и многочисленными зарубежными био-химиками.
Бродский,
Александр Ильич, р. в 1895 г., член АН УССР с 1943 г., лауреат
сталинской премии 1946 г. Заведует Институтом физической химии АН УССР.
Автор исследований по термодинамике.
Векслер,
Владимир Иосифович, р. в 1907 г., был в 1957 г. членом-корреспондентом
АН СССР и сотрудником Объединенного Института Ядерных Проблем. Открыл
принцип автофазировки частиц, которыми пользуются при контролируемом
ускорении электронов и других элементарных частиц.
Вольфкович,
Семен Исаакович, родился в 1896 г., член АН СССР с 1946 г., профессор
Московского университета. Получил в 1941 г. сталинскую премию за
изобретение переработки ископаемых фосфатов азотной кислотой с
получением удобрений, хлористых солей и редких земель. Главные книги:
"Производство хлористого калия" (1930), "Переработка хибинских апатитов
на удобрения" (1932), "Технология азотных удобрений" (1935).
Вул, Бенцион Моисеевич, получил в 1945 г. сталинскую премию за открытие и исследование сверхвысокой диэлектрической проницаемости титаната бария.
Гинзбург,
Виталий Лазаревич, р. в 1916 г., с 1953 г. член-корреспондент АН СССР.
Профессор в Нижнем Новгороде. Изучал сегнето-электрические явления,
сверхпроводимость, космические лучи и т. д.
Гольдман,
Александр Генрихович, р. в 1884 г., член Украинской АН. Напечатал в
1934 г. по-украински книгу о теории фотоэлементов. Занимался также
полупроводниками, теорией выпрямительных действий и пр.
Гринберг,
Георгий Абрамович, р. в 1900 г., член-корреспондент АН СССР, сотрудник
Физико-технического института АН СССР. Получил в 1949 г. сталинскую
премию за книгу "Избранные вопросы математической теории электрических и
магнитных явлений". Общая теория фокусирующего действия
электростатических и магнитных полей; новый метод интегрирования
уравнений математической физики; процессы в электронных приборах;
упругий изгиб тонкой плиты.
Гринберг,
Александр Абрамович, р. в 1898 г., с 1958 г. член АН СССР, с 1936 г.
профессор Технологического института в Ленинграде. Лауреат сталинской
премии 1946 г. Открыл новый способ определения строения геометрических
изомеров солей, создал стереохимию палладия, объяснил транс-эффект
Черняева и указал на существование цис-эффекта. Книга: "Введение в химию
комплексных соединений" (2-ое изд. 1951 г.).
Иоффе,
Абрам Федорович, 1880-1960, был членом АН СССР с 1920 г., ее
вице-президентом (1926-1929 и 19421945), директором Института
полупроводников АН СССР (1955-1960) и т. д. Вступил в ряды
коммунистической партии в 1942 г. Сделал, вероятно, больше, чем
кто-либо, для организации русской физики и воспитания русских физиков.
Основал Физико-технический институт АН СССР в 1923 г., институты того же
имени в Харькове, Томске и Свердловске в 1929-1932 г., а позже
институты химической физики, электрофизики и полупроводников. Был в
разное время редактором журнала Прикладной физики, физической части
Журнала Русского физико-химического общества, Журнала Экспериментальной и
теоретической физики, Журнала Технической Физики и "Физики Твердого
Тела".
Ученики его занимают много
кафедр в русских университетах; некоторые из них — знаменитости.
Почетный член нескольких иностранных академий и научных обществ,
почетный доктор нескольких университетов.
Идельсон, Наум Ильич, 1885-1951, старший научный сотрудник Пулковской обсерватории. Первый редактор "Астрономического Ежегодника СССР".
Кабачник,
Мартын Израилевич, член АН СССР, сотрудник Института гегероорганических
соединений АН СССР. Дал теорию тавтомерных превращений. Приготовил и
исследовал ряд органических веществ, содержащих фосфор и получил за это
сталинскую премию (1946 г.). Открыл ценные фосфор-органические
инсектиеиды.
Казарновский,
Исаак Абрамович, р. в 1890 г., членкорреспондент АН СССР с 1939 г.,
лауреат сталинской премии, сотрудник Карповекого физико-химического
института в Москве. Открыл новые перекиси и озониды щелочных металлов,
выяснил их строение, выработал новую систематику перекисей. Разработал
способы промышленного производства надперекиси натрия, безводного
хлористого алюминия и т. д.
Ландау,
Лев Давидович, родился в Баку 22 января 1908 г., в семье инженера,
получил образование в Петербургском университете и затем работал с
Нильсом Бором в Копенгагене. После возвращения в СССР провел несколько
лет в Харькове, где был арестован во время сталинского террора и провел
около года в тюрьме. В 1937 году стал главой теоретического отделения
Института Физических Проблем Академии Наук СССР в Москве. Был избран
академиком АН СССР в 1946 г.; получил в том же году сталинскую премию по
физике.
В январе 1961 г. Ландау стал
жертвой автомобильной катастрофы, был много месяцев без сознания,
трижды пережил остановку сердца и клиническую смерть, и только медленно
вернулся к жизни. С тех пор его способности восстановились, он стал
опять интересоваться физикой и работами в своем институте.
Осенью 1962 г., когда ему
была присуждена Нобелевская премия по физике, он все еще находился в
госпитале, где премия была передана ему шведским послом.
Л. Д. Ландау (вместе с проф.
3. М. Лифшицем) опубликовал многотомный курс теоретической физики,
который переведен на главные иностранные языки и по нему учатся
современной теоретической физике во всем мире. Главную славу, однако,
принесли ему работы по теории "квантовой жидкости", т.-е. жидкости,
температура которой настолько близка к абсолютному нулю, что ее частицы
лишены тепловой энергии.
Другие работы Л. Д. Ландау касались свойства твердых
тел при низких температурах (в частности т. н. "фазовых переходов
второго рода"). Затем, совместно с Абрикосовым, Померанчуком и
Халатниковым, Ландау развил общую теорию "поля", а в более позднее время
Ландау создал теорию т. н. двухкомпонентного нейтрино.
Ландсберг,
Григорий Самуилович, 1890-1957, академик с 1946 г., последние годы
работал в Физическом институте АН СССР. Лауреат сталинской премии 1941
г. Открыл (совместно с Мандельштамом, 1931 г.) комбинационное рассеяние
света, найденное также, одновременно и независимо, индусом Раманом,
который был удостоен за свое открытие Нобелевской премии. Написал
учебник оптики, редактировал трехтомный учебник физики, выпустил в 1956
году с сотрудниками книгу "Основные параметры спектров комбинационного
рассеяния углеводородов".
Левич,
Веньямин Григорьевич, р. в 1917 г., с 1958 г. член-корреспондент АН
СССР, профессор Московского инженерно-физического института. Книга:
"Физико-химическая гидродинамика" (1952).
Мандельштам,
Леонид Исаакович, 1879-1944, академик, лауреат сталинской премии. Был
исключен из Новороссийского университета в 1899 г., был профессором в
Страсбурге (1913-1914) и в Москве (с 1925 г.). Список его главнейших
достижений, напечатанный в "Известиях АН СССР" в 1945 году, гласит:
"Открытие явления комбинационного рассеяния света, теория микроскопа,
исследования флюктуационного рассеяния света, теория нелинейных
колебаний, открытие новых видов резонанса и обобщение и углубление
понятия резонанса, исследование распространения радиоволн,
фундаментальные работы в области радиотехники, новая область техники —
радиогеодезия, новый вид генерации электромагнитной энергии —
параметрические машины".
Моносзон,
Наум Абрамович, р. в 1913 г., лауреат сталинской премии (1949 и 1952) и
ленинской премии в 1959 г. Член КП СССР с 1944 г. Сотрудник
Научно-исследовательского института электрофизической аппаратуры,
специалист по ускорению заряженных частиц.
Померанчук,
Исаак Яковлевич, р. в 1913 г., член-корреспондент АН СССР с 1953 г.,
лауреат сталинской премии. Напечатал в сотрудничестве с А. Ахиезером
книгу "Некоторые вопросы теории ядра". Работы по физике низких
температур, теории излучения, строению атомного ядра, космическим лучам и
т. д.
Рабинович, Исаак Моисеевич, р. в 1886 г., член-корреспондент АН СССР, член Академии строительства и архитектуры, генерал-майор.
Книги: "Применение теории конечных разностей к исследованию неразрезных
балок" (1921), "Кинематический метод в строительной механике в связи с
графической кинематикой и статикой плоских цепей" (1928), "К теории
статически неопределенных форм" (1933), "Достижения строительной
механики стержневых систем в СССР" (1949), (есть английский перевод),
"Методы расчета рам" (1934-1937), "Основы динамического расчета
сооружений на действие кратковременных и мгновенных сил" (1952), "Курс
строительной механики стержневых систем" (1950-1954).
Рабинович,
Адольф Иосифович, 1898-1942, член-корреспондент АН СССР с 1933 г.,
профессор Московского университета с 1930 г. Работы по коагуляции
коллоидов электролитами и по механизму фотографического изображения.
Рогинскийу
Симон Залманович, р. в 1900 г., член-корреспондент АН СССР с 1939 г.,
сотрудник Института физической химии АН СССР. Книги: "Адсорбция и
катализ на неоднородных поверхностях" (1948) и "Теоретические основы
применения изотопных методов к изучению химических реакций".
Сыркин,
Яков Кивович, р. в 1894 г., член-корреспондент АН СССР с 1943 г.,
профессор Московского института тонкой химической технологии. Лауреат
сталинской премии 1943 г. Определение строения молекул главным образом с
помощью их дипольных моментов, изотопное изучение механизма химических
реакций. Его книга (с M. Е. Ляткиной) "Химическая связь и строение
молекул" (1946) была переведена на английский язык и часто цитируется в
Америке и Великобритании.
Талмуд,
Давид Львович, р. в 1900 г., член-корреспондент АН СССР с 1943 г., член
КПСС с 1940 г., лауреат сталинской премии (1943). Сотрудник Института
биохимии АН СССР. Книги: "Поверхностные явления" (1934) и "Строение
белка" (1940).
Талмуд,
Израиль Львович, р. в 1902 г., директор Волховского алюминиевого
завода. Получил в 1957 г. ленинскую премию за разработку и промышленное
освоение метода комплексной переработки нефелинового сырья на глинозем,
цемент и т. д.
Фрейдлина, Рахиль Хацкелевна, р. в 1906 г., член-корреспондент АН СССР с 1958 г.,
член КПСС с 1954 г. Заведует лабораторией в Институте
элементоорганических соединений АН СССР. Книга: "Систематические методы в области химии органометаллических соединений мышьяка".
Фрумкин,
Александр Наумович, р. в 1895 г., член АН СССР с 1932 г., лауреат
сталинской премии 1941 г., директор электрохимического института АН
СССР. Один из выдающихся электрохимиков в мире. Выработал первый способ
непосредственного измерения емкости двойного электрического слоя,
объяснил воздействие нейтральных молекул на электрокапиллярную кривую,
определил точки нулевого заряда для твердых металлов, выяснил механизм
перенапряжения водорода и многочисленных электродных процессов.
Значительная часть электрохимиков в СССР — его ученики. Биография вышла
отдельной книжкой.
Френкель,
Яков Ильич, 1894-1952, член-корреспондент АН СССР, в течение 30 лет
преподавал теоретическую физику в Политехническом институте. Книги
(некоторые из них были переведены на иностранные языки и вышли
несколькими изданиями): "Учебник электродинамики", "Статистическая
физика", "Волновая механика", "Теория явлений атмосферного
электричества", "Введение в теорию металлов", "Принципы теории атомных
ядер". Его книга "Кинетическая теория жидкостей" (1945) была удостоена
сталинской премии. Его занимали квантовая теория электропроводности,
ферромагнетизм, строение действительных твердых тел, деление ядер урана
(как в ядерных бомбах) и т. д.
Штерн,
Лина Соломоновна, р. в 1878 г., член АН СССР с 1930 г. и Академии
медицинских наук с 1944 г., сотрудник института биологической физики АН
СССР, член КПСС (1938). Работы о гемато-энцефалическом барьере были
собраны в книге в 1937 г. и удостоились сталинской премии в 1943 г.
Биография вышла отдельной книжкой в i960 г. В связи с ликвидацией
Еврейского Антифашистского Комитета в 1949 г. была арестована,
обвинялась по процессу еврейских писателей и культурных деятелей. В 1953
г. после смерти Сталина была освобождена.
И. Б. ШЕХТМАН
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:14 | Сообщение # 28 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| СОВЕТСКАЯ РОССИЯ, СИОНИЗМ И ИЗРАИЛЬ 1
В годы, предшествовавшие
большевистскому перевороту, — в октябре 1917 г., сионизм в России вырос в
массовое народное движение. Всероссийский сионистский съезд в
Гельсингфорсе в ноябре 1906 г. перешел от прежней аполитичности в
вопросах российского государственного строя к широкой программе активной
борьбы за демократизацию страны и за гражданские и национальные права
еврейского меньшинства. Среди 12 еврейских депутатов Первой
Государственной Думы 5 были сионистами. Февральская революция 1917 г.
дала свободный выход накопившемуся сионистскому потенциалу, и на первом
пореволюционном Всероссийском Сионистском Съезде в Петрограде (май
1917г.) 522 делегата представляли 140.000 шекеледателей из 340 городов и
местечек. Декларация Бальфура, опубликованная в ноябре, вызвала
многотысячные сионистские манифестации на улицах русских городов.
Большевистский переворот
вначале слабо отозвался на судьбах сионистского движения в стране, хотя
враждебность к сионизму, как к национальному движению, вошла в канон
большевистской идеологии. Ведь Ленин еще в 1903 г. объявил «явно
реакционной» самую идею еврейской национальности, а десять лет спустя
Сталин писал в своей брошюре «Национальный вопрос и социал-демократия»,
что ассимиляция евреев неизбежна. Демократический характер сионистского
движения тоже стоял в явном противоречии с тоталитарным режимом,
построенным на принципе диктатуры.
Тем не менее в течение 1918
г. и первых месяцев 1919 г. приход большевиков к власти почти не задел
сионистскую деятельность. «Палестинская Неделя», прокламированная весной
1918 г., была успешно проведена в сотнях еврейских общин. В Петербурге,
Минске и в ряде украинских еврейских центров были организованы
эмиграционные кооперативы. Гехалуц, созданный Иосифом Трумпельдором в
июне того же года, вырос в значительную силу. Сионистские органы
продолжали выходить без препятствий.
В дальнейшем хронология и
интенсивность антисионистского нажима были различны в Великороссии
(РСФСР) и на Украине, где советская власть прочно установилась лишь в
1920 году. В течение периода от октября 1917 г. до февраля 1919 г.
территория Украины была в руках Украинской Центральной Рады (до апреля
1918 г.), немцев и Гетмана (до 14 декабря 1918 г.) и Директории,
возглавляемой С. Петлюрой (до февраля 1919 г.). В эту эпоху сионистское
движение на Украине пользовалось полной свободой и, несмотря на
оппозицию Бунда, Объединенной и Фолкспартай, заняло доминирующее
положение на еврейской улице. На выборах в так наз. Временное Еврейское
Национальное Собрание Украины (ноябрь 1918 г.) три сионистских списка
(Альгемейне, Цеирей-Цион и Поалей-Цион) получили абсолютное большинство:
112,851 голосов из общего числа 209,128. Весной 1919 г., на выборах в
Советы еврейских общин, те же три списка собрали 54.4% общего числа
голосов; 59% избранных членов общинных советов были сионисты.
В РСФСР, коммунисты
непрерывно стояли у власти с октября 1917 г., но гонения на сионистов
начались там на десять месяцев позже, чем на Украине. Причина была
прежде всего в структуре и составе первого советского органа по
еврейским делам. Во главе Еврейского Комиссариата (ЕВКОМ) при созданном
18 января 1918 г. Народном Комиссариате по Делам Национальностей
(возглавляемом Сталиным), стояли деятели, лишь поверхностно связанные с
коммунистической традицией, равно как и с еврейскими проблемами и с
внутренней, общественной борьбой в еврействе. Из пяти членов коллегии,
один только С. Диманштейн совмещал прошлое «старого большевика» со
знанием специфических условий еврейской жизни. Из остальных четырех, И.
Добковский был левый социалист-революционер, а А. Шапиро, А. Кантор и С.
Агурский — анархисты, лишь недавно вернувшиеся из эмиграции. Ни один из
них не имел укоренившихся счетов с сионистами и не стремился поскорее
свести эти счеты. В первые месяцы существования ЕВКОМ'а отдельные
Поалей-Сионисты принимали участие в его работах, но уже полгода спустя
они были отстранены. Левые с.р-ы вскоре порвали с советской властью. В
этом составе ЕВКОМ проявил малый интерес к сионистской деятельности.
Занятый преимущественно коммунистической пропагандой на идиш среди
еврейских «трудящихся», ликвидацией существующих еврейских общин и
заведыванием перенятых от них учреждений, ЕВКОМ не имел ни времени,
ни охоты активно преследовать сионистов. А в 1924 г. он, равно как и
весь Комиссариат по Делам Национальностей, был раскассирован.
За свое равнодушие к
преследованию сионистов ЕВКОМ впоследствии подвергался строгой критике
со стороны так наз. Еврейской Секции при Коммунистической Партии
(Евсекции). В этой организации главную роль играли уже не «старые
большевики» — в большинстве своем недружелюбные, но по существу скорее
равнодушные к сионизму, — а бывшие деятели других еврейских партий, в
том числе бывшие бундовцы и Фарейнигте, перешедшие недавно к
коммунистам, принесшие с собой ярую вражду ко всем сионистским группам, с
которыми они в течение ряда лет вели ожесточенную борьбу. Евсекция
видела свою задачу в установлении «диктатуры пролетариата на еврейской
улице». Существование и активность сионистских организаций стояли к
этому на пути. Еще летом 1918 г. появилась в Петрограде брошюра 3.
Гринберга «Ди Сионистен Ойф дер Идишер Гасс», в которой сионизм был
заклеймен, как «цитадель реакции», концентрация «мелкобуржуазных
элементов» и «средостение между еврейскими массами и российской
революцией». Очевидно в надежде предотвратить это обвинение в
контрреволюционности, шестьдесят сионистских деятелей, собравшихся в
Москве в мае 1918 г. приняли резолюцию о «нейтралитете» в вопросах
внутренней российской политики. В общем 1918 г. прошел в Великороссии
спокойно. Но уже в начале 1919 г. положение стало ухудшаться. В феврале
'Петроградский Центральный Комитет Российской Сионистской организации
зарегистрировал ряд случаев преследований местных сионистских групп:
закрытие сионистских бюро и клубов и запрещение сионистской прессы.
Впрочем эти ранние преследования исходили главным образом не от
центральных советских органов, а от местных Евсекции и Евкомов, в
которых угнездились коммунистические неофиты из среды антисионистских
партий. Обращаясь за защитой к Председателю Тульского Районного Совета
Цеире-Ционистская группа в Туле объяснила, что местный ЕВКОМ «состоит из
бывших сионистов-социалистов (с.с), с которыми мы разошлись по вопросу о
еврейской территории и которые поэтому стали нашими противниками...
Теперь они пытаются воспользоваться Советской властью, чтобы свести
старые счеты». Районные и Областные Советы нередко удовлетворяли
подобные петиции, предлагая местным ЕВКОМ'ам умерить их антисионистский
пыл. Петроградское совещание сионистских деятелей в марте 1919 г.
отметило, что, несмотря на все препятствия, больше
миллиона рублей было собрано на сионистские цели в течение минувшего года.
Настойчивое требование
крестового похода против сионизма было прокламировано в июне 1919 г. на
второй конференции районных Евсекции и Евкомов в Москве. «Своей
палестинской политикой», гласила резолюция, «сионистская партия
превращается в орудие в руках империализма Антанты в ее борьбе против
пролетарской революции». Конференция требовала роспуска
«контр-революционной... клерикальной и националистической» сионистской
организации.
3
Этот призыв не нашел
немедленного практического отклика в самой РСФСР. Но на Украине, занятой
советскими войсками в феврале 1919 г., преследования сионистов начались
летом того же года.
4-го июня, Центральный
Комитет Комфербанда, в котором объединились перешедшие к коммунистам
бывшие бундовцы и фарейнигте, обратился к Наркомвнуделу в Киеве,
настаивая на «абсолютной необходимости ликвидировать деятельность
сионистской партии и всех ее подразделений». Два дня спустя агенты Чека,
в сопровождении еврейских коммунистов, произвели массовые обыски среди
видных сионистов Киева, а 12 июня Наркомвнудел телеграфно предписал всем
своим отделам «немедленно прекратить деятельность центрального и
местных комитетов сионистской партии и всех связанных с нею учреждений».
От всех активных сионистских работников была потребована подписка о
прекращении всякой сионистской деятельности; нарушение этого приказа
влекло за собой предание суду Революционного Трибунала. В статье,
напечатанной в тот же день в «Комунистише Фон», бывший лидер Украинского
Бунда, ныне коммунист, М. Рафес, с удовлетворением подчеркнул, что
инициатива этой репрессии принадлежала еврейским коммунистам: они видели
в ней проявление «еврейской гражданской войны» и «осуществление
диктатуры пролетариата на еврейской улице». Массовые обыски были также
произведены в домах видных сионистов Одессы и Харькова.
Ликвидация сионистских
организаций не успела принять всеукраинского характера, так как большая
часть страны была во второй половине 1919 г. завоевана Добровольческой
Армией ген. Деникина. Добровольческие части отметили свой путь кровавыми
еврейскими погромами, но не были заинтересованы в преследовании
сионистов, как таковых. Эта «передышка» продолжалась до окончательного изгнания Деникинцев в начале 1920 г.
В разгромленном и
терроризованном погромами украинском еврействе стремление к эмиграции в
Палестину приняло стихийный характер. В Черкассах (Киевской губ.) из
2118 опрошенных еврейских семейств 1823 ответили, что они готовятся к
немедленной эмиграции; в Новоархангельске (Херсонской губ.) «вое
еврейское население готово при первой возможности бросить свое местечко и
выехать в Палестину». Некоторые местные сионистские группы начали
создавать специальные палестинские бюро, регистрировать желающих в
переселенческие кооперативы, вырабатывать уставы, собирать деньги.
4
В середине 1919 года борьба
против сионизма приняла более активный характер и в Великороссии, где
еврейская коммунистическая печать давно жаловалась на «непонятную
терпимость» к сионистам со стороны центральной советской власти.
Предвидя возможность такого нажима, Центральный Комитет Сионистской
Организации в начале июля 1919 г. обратился к Всероссийскому
Центральному Исполнительному Комитету СССР (ВЦИК) с просьбой о
легализации. Полученный 21-го июля ответ был успокоителен, но уклончив:
так как ни ВЦИК, ни Совнарком не объявили сионистскую партию
контр-революционной и так как ее культурная и воспитательная
деятельность не противоречит решениям Коммунистической Партии, ВЦИК, не
видя нужды в специальной легализации, предписывает всем советским
органам не препятствовать деятельности сионистской партии. Это означало
полу-легальное существование, не исключавшее административной репрессии.
1-го сентября Чека опечатала
центральное сионистское бюро в Петрограде, арестовала его
руководителей, конфисковала документы и 120.000 рублей и закрыла
центральный сионистский орган «Хроника Еврейской Жизни». На следующий
день аресты были произведены в Москве.
После этого были закрыты
«Гаом» в Москве и «Рассвет» в Петрограде. В Витебске, Саратове и других
городах тоже имели место аресты. Однако, административная практика еще
не была систематична. Сионисты, арестованные в Москве, были скоро
освобождены, а в ноябре Чека разрешила вновь открыть сионистское бюро в
Петрограде и даже возвратила конфискованные деньги и часть документов.
Повидимому, ободренный ответом ВЦИК'а и колебаниями
власти, Сионистский Центральный Комитет созвал на 30 апреля 1920 г. в
Москве всероссийский сионистский съезд с участием 109 делегатов и
гостей. Первые два дня прошли спокойно. Но на третий день все участники
были арестованы. По дороге в Чека арестованные демонстративно
маршировали под звуки сионистского гимна Гатиква. Председатель
Центрального Комитета Ю. Д. Бруцкус предъявил главе Чека Лацису
резолюцию ВЦИК'а от июля 1919 года. Тот прочел и вернул ее, прибавив:
«Пусть так, но вы не получили разрешения на созыв съезда». В дополнение к
этому проступку, чисто административного порядка, членам съезда
вменялась в вину наличность «компрометирующих документов», «симпатии к
Англии», сотрудничество с Американскими сионистами в оказании помощи
адмиралу Колчаку, и общая поддержка всяких анти-советских элементов.
В половине июля, 68
арестованных были освобождены по ходатайству представителя Американского
Джойнта; остальные были приговорены к принудительным работам на сроки
от 6 месяцев до 5 лет, но были впоследствии освобождены, подписав
обязательство впредь не заниматься сионистской работой. Тогда
Сионистский Центральный Комитет постановил уйти в подполье. Было
образовано нелегальное Центральное Бюро во главе с Е. М. Чериковером,
которое координировало деятельность местных сионистских групп; в тяжелых
условиях и с частыми перерывами эта деятельность продолжалась до конца
20-х годов.
5
В течение июля 1920 г.,
третья конференция Еврейских секций категорически заявила, что теперь
«нет больше абсолютно никаких оснований для сдержанности в борьбе против
сионизма... Необходимо положить конец колебаниям в официальном
отношении к альгемейне сионистской партии... не колеблясь также в
отношении социалистической фразеологии Цеирей Цион и
Сионистов-социалистов». Этот призыв к выдержанному анти-сионистскому
курсу нашел сочувственный отклик на советских верхах. Для
коммунистической партии сионизм, — хотя и непосредственно не связанный с
внутренне-российскими политическими проблемами и уж конечно не
претендующий на захват власти — был инородным телом в общей структуре
советского строя, предлагавшим русскому еврейству альтернативу эмиграции
в Палестину. Поэтому эллиминирование сионизма совпадало с общей
политикой режима. У евсекции были развязаны ру
ки. В ее распоряжение был предоставлен — хотя и с не
которыми ограничениями, — весь карательный аппарат вла
сти.
Состав самой евсекции к тому
времени значительно изменился количественно и качественно. В 1918 г.
она состояла из сравнительно немногочисленной кучки «старых»
коммунистов-евреев, но ко второй половине 1920 г. создалась совершенно
новая конъюнктура. Левое крыло расколовшегося Бунда (Комбунд) и
Фарейнигте (Комфарейнигте) слились в Комфарбанд. Кадры евсекции были
значительно усилены приливом неофитов коммунизма. Закаленные годами
борьбы с сионизмом во всех его проявлениях, эти «новые евсеки» принесли с
собой твердую решимость искоренить сионистскую крамолу. Они не были в
состоянии добиться этого собственными силами в до-большевистскую эпоху:
теперь они твердо рассчитывали на активную и решающую помощь
правительственного аппарата. «Мы были до сих пор слишком великодушны и
мягки... в отношении шовинистической сионистской организации и ее
органов», писала 15 мая 1920 г. одесская газета «Дер Штерн». «Пришло
время придать гражданской войне на еврейской улице форму решительных
действий, а не бумажных резолюций». «Решительные действия» не замедлили
последовать: среди одесских сионистов были произведены массовые обыски и
аресты. В ряде университетских центров студенты-сионисты исключались из
высших учебных заведений, как «чужеродный идеологический элемент».
Спортивные организации «Маккаби» были поставлены под постоянное
наблюдение и подозрение.
Однако, этот
анти-сионистский нажим был и не повсеместен и не достаточно суров. В
большинстве случаев репрессии ограничивались обысками, арестами и
конфискацией документов; длительное тюремное заключение и ссылка были
сравнительно редки; а в Симферополе местные власти закрыли глаза на
созыв 20 октября 1920 г. сионистской конференции, посвященной
возможностям эмиграции Крымских евреев в Палестину. Анти-сионистские
мероприятия в тот период, повидимому, еще не были направлены на полное
«искоренение» сионизма, но лишь создавали препятствия к его нормальному
существованию и росту.
Половинчатость политики
Кремля нашла свое выражение в переговорах между советским министром
иностранных дел Г. В. Чичериным и членом Экзекутивы Всемирной
Сионистской Организации, д-ром М. Д. Идером, который был делегирован из
Лондона в Петроград, чтобы попытаться добиться легализации сионистского
движения. В меморандуме,
представленном 5 февраля 1921 года, Идер ходатайствовал о разрешении
устройства сионистских собраний, не превышающих 200-300 участников;
опубликования (предварительно цензурированной) информационной брошюры
«только для одних сионистов», свободного изучения иврита; годичной
эмиграции в Палестину, не превышающей 5.000 душ и участия русских
сионистов в предстоящем ХП-м сионистском конгрессе. Ответ последовал
пять дней спустя. Чичерин счел нужным воздержаться от категорического и
огульного отказа. Он также не объявил сионизм, как таковой, неприемлемым
для советского режима. Признавая, что в отдельных случаях имели место
репрессии против «некоторых буржуазных элементов среди сионистов», он
настаивал, что они были результатом противозаконных действий со стороны
этих элементов и не были направлены против сионистской идеи, как
таковой. Лучшее к тому доказательство Чичерин видел в том, что
про-палестинской пропаганде социал-демократических Поалей-Цион и
коммунистических Поалей-Цион была предоставлена полная свобода; им было
даже разрешено послать делегацию на Сионистский Конгресс, но они сами от
этого отказались. Изучение иврит, утверждал Чичерин, не запрещено, а
что касается эмиграции, то «нам самим нужна рабочая сила».
Этот уклончивый и едва ли
искренний ответ свидетельствовал, однако, о том, что на не-еврейских
верхах режима еще не было готовности окончательно заклеймить сионизм,
как реакционную силу, и слепо следовать в этом вопросе за Евсекцией.
Характерен для этой разницы в подходе был переполох по поводу
соглашения, заключенного 4 сентября 1921 г. в Карлсбаде между В. Е.
Жаботинским и М. А. Славинским, представителем правительства Петлюры,
которое тогда подготовляло поход на Советскую Украину. Стремясь
предотвратить повторение погромов, соглашение предусматривало создание
еврейской жандармерии, которая, не принимая участия в
военных операциях, охраняла бы еврейское население в местностях,
оккупированных Петлюровскими частями. Поход на Украину не состоялся и
соглашение осталось мертвой буквой. Но самый факт его заключения вызвал
оживленную дискуссию в мировой еврейской прессе. В Советской России
Евсекция сделала энергичную попытку использовать его для своих целей. В
ее центральном органе «Эмес» появилась статья с оригинальными
заголовками: «Сионисты вонзают нож в спину Революции! Жаботинский
объединился с Петлюрой в борьбе против Красной Армии!» Несколько дней
спустя, «Жизнь Национальностей», орган Комиссариата по делам
Национальностей, требо
вал, чтобы правительство
«ликвидировало сионистическую контрреволюционную гидру», и в первую
очередь, распустило спортивную организацию «Маккаби», упомянутую в
соглашении, как возможный источник для рекрутирования еврейской
противопогромной жандармерии. Дело перешло к отделу спорта и военной
подготовки при комиссариате военных дел, в чьем ведении находился
«Маккаби». Была образована специальная «тройка» во главе с политруком
отдела, не-евреем Вальниковым. Председатель «Маккаби», инженер И. М.
Рабинович, первым делом объяснил, что российский «Маккаби» ни в какой
мере не ответственен за действия Жаботинского. При этом он имел
мужество, в дополнение к этому формальному отводу, прибавить, что
единственной целью соглашения с Славинским было спасение еврейских
жизней и что на месте Жаботинского он поступил бы точно так же. «Тройка»
пришла к заключению, что «Маккаби» ни в чем не повинен, что при
заключении соглашения с Славинским не было с еврейской стороны
«контрреволюционных намерений», так-как оно было мотивировано
исключительно «боязнью погромов». Травля евсекции на этот раз не
удалась.
6
В первые месяцы Новой
Экономической Политики (НЭП), введенной в 1921 году, общее ослабление
административного нажима дало некоторую передышку и сионистским группам.
Неохотно следуя правительственной «генеральной линии», и Евсекция
несколько обуздала свой антисионистский натиск. Но это затишье оказалось
кратковременным. Уже в половине 1922 года репрессии возобновились. Их
главным объектом была Сионистская Трудовая Партия Цеирей-Цион, которая с
1920 г. ушла в подполье. Все делегаты Третьей Всеукраинской конференции
этого движения молодежи, нелегально собравшейся в Киеве, были
арестованы 4-го мая 1922 г. Из 51 арестованных 37 предстали перед судом в
публичном «показательном процессе». Им инкриминировалось стремление
«под маской демократии деморализовать еврейскую молодежь и бросить ее в
объятия контр-революционной буржуазии в интересах АнглоФранцузского
капитализма». Вынесенные приговоры были суровее всех предшествующих: 12
участников съезда были присуждены к двум годам принудительных работ, 15 —
к одному году, 10 были оправданы; двухлетнее тюремное заключение было,
после 13 месяцев отсидки, заменено высылкой
за пределы СССР. В сентябре 1922 г. свыше тысячи сионистов были
арестованы в Одессе, Киеве, Бердичеве и других городах Украины.
Активно преследуя сионистов
на внутреннем фронте, Кремль год спустя сделал однако благожелательный
жест в отношении Гистрадрут, сионистской рабочей федерации в Палестине,
пригласив ее участвовать в международной земледельческой выставке в
Москве. Палестинский павильон привлек десятки тысяч восторженных
посетителей со всех концов Советского Союза; из 4-х крупных центров
приехали специальные экскурсии молодежи. Ободренная этой импозантной
манифестацией, Цеирей Цион, во время сессии Совета Национальностей,
распространяла среди делегатов меморандум, протестовавший против
разрушения еврейских национально-культурных институций и против
преследования сионизма. Меморандум заканчивался фразой: «Несмотря на
террор, Сионистская Трудовая Партия живет и продолжает свою
революционную борьбу».
Но террор продолжался. В одну только ночь на 2-ое сентября 1924 года в 150 пунктах были арестованы около
3.000
сионистов. Аресты продолжались в течение всего октября. На сей раз
власти воздержались от инсценирования публичных «показательных
процессов»: опыт показал, что допущенная публика явно симпатизировала
обвиняемым. Допросы и приговоры происходили при закрытых дверях. По
большинству дел норма наказания была от 3-х до 10 лет принудительных
работ в изоляционных лагерях, — сначала в Центральной России, а позднее в
Сибири, на Урале, на Соловецких островах, в Киргизии, Центральной Азии.
Эта волна террора нанесла
тягчайший удар подпольному сионистскому движению, но все же не сломила
его боевого духа. В октябре 1924 г. была организована в Одессе уличная
сионистская демонстрация. При выходе из синагоги после богослужения
Симхат Тора, прихожане натолкнулись на стройные ряды молодежи,
марширующие под звуки Hatikva. Манифестанты были разогнаны конной
милицией, которая произвела 32 ареста.
Летом 1925 г. была сделана
еще одна попытка найти modus vivendi между сионистским движением и
советским режимом. 25 мая два видных московских сиониста, И. Рабинович и
проф. Д. Шор, представили временному председателю ВЦИК'а, Смидовичу,
краткое экспозэ программы сионизма в Советском Союзе и просьбу
освободить арестованных сионистов, прекратить преследования и
легализовать эмиграцию в Палестину; копия меморандума была послана
председателю Совнаркома Рыкову, который в июне также принял Шора и
Рабиновича, заверил их, что Совнарком не ответственен за антисионистские
мероприятия и обещал, что лично заинтересуется этим делом.
29-го июня Шор и Рабинович
были допущены на заседание ВЦИК, специально посвященное их меморандуму.
ГПУ было представлено Менжинским и Дерибасом. Первый заявил, что ГПУ не
имеет ничего против сионистов, поскольку они не возбуждают еврейского
населения против советской власти. В ответ Рабиновичу, который
настаивал, что сионисты были всегда политически нейтральны, Дерибас
сослался на анти-советские писания эмигрантасиониста Д. С. Пасманика и
на соглашение Жаботинского с Славинским. После долгой дискуссии,
Смидович предложил, чтобы сионисты представили в Политбюро проект
статута организации для содействия эмиграции евреев в Палестину. Статут
был представлен через десять дней — и остался без движения в Кремлевских
архивах. Аресты и репрессии продолжались.
7
Единственными ответвлениями
сионистского движения, которые советская власть терпела в течение
первого десятилетия своего существования, были левые Поалей-Цион и
Гехолуц.
Левые Поалей-Цион полностью
принявшие коммунистическую программу, одновременно настаивали на
территориально-палестинском решении еврейского вопроса. Численно левые
Поалей-Цион никогда не были силой; их морально-политическое влияние тоже
было ничтожно. Правительственный проект создания автономной области в
Биробиджане сделал дальнейшее легальное существование партии,
пропагандирующей создание еврейского территориального центра в Палестине
немыслимым, и в 1928 г. левые Поалей-Цион были ликвидированы.
Много более сложна и
значительна была эпопея Гехолуца. Созданная в июне 1918 г. Иосифом
Трумпельдором для подготовки пионеров земледельческой колонизации
Палестины, эта организация на своем втором съезде (январь 1919) обязала
всех своих членов проделать эту подготовку в коллективных
земледельческих хозяйствах. Этот аспект программы Гехолуца
соответствовал идеологии советских властей. Но евсекция все же встретила
Гехолуц в штыки: для нее он представлял столь же вредную формацию, как и всякая другая сионистская группа.
Просьба Гехолуца о
формальной легализации была 16 мая 1920 г. отвергнута ВЦИК'ом с той же
мотивировкой, как и аналогичная сионистская петиция от 21-го июля: так
как движение не запрещено и не преследуется, то нет нужды в
подтверждении его легальности. Пользуясь этим признанием de facto,
Гехолуц быстро развивался. К весне 1922 г. он насчитывал около 15
местных групп; к концу 1923 г. их число возросло до ста с 3.000 членов.
Состав членов Гехолуца рекрутировался преимущественно из среды
Цеирей-Цион и Поалей-Цион, но организация, как таковая, не стояла в
связи с подпольным сионистским движением в стране.
В результате долгих и
сложных переговоров, 22 августа 1923 года отделы Гехолуца,
функционирующие в земледельческих хозяйствах (но не в городах), получили
формальную легализацию. Это событие вызвало раскол в движении. Его
«правое» крыло видело в этом жесте советской власти попытку
деморализовать будущих палестинских пионеров и отвлечь их от конечной
цели поселения в Палестине. Около одной трети всех членов отказались
регистрироваться в легализированном Гехолуц и создали собственную
организацию «Национальный Трудовой Пионер», целью которой было «спасти
Гехолуц от тех, кто стремится разрушить душу движения и извратить его
содержание и сионистскую деятельность». Легализованное «левое» крыло
оправдывало свою позицию перспективой широкого развития земледельческих
кооперативов и невозбранного преподавания иврит.
В действительности, оба
разветвления движения, легальное и нелегальное, стали подвергаться
преследованиям, хотя и в неодинаковой степени. Аресты участились уже в
1924 г.. Единственное преимущество, предоставленное арестованным халуцим
по сравнению с другими сионистами, состояло в том, что последние обычно
присуждались к продолжительному заключению и ссылке, в то время, как
членам Гехолуца часто давали возможность оптировать за замену наказания
высылкой в Палестину. Легальному Гехолуцу все же удалось к половине 1925
г. создать десяток земледельческих хозяйств, главным образом в Крыму.
Их ликвидация началась в 1926 г. и закончилась 15 мая 1928 г., когда
была раскассирована последняя колония «Ал-Мишмар». Миниатюрные остатки
подпольного Гехолуца удержались в течение последующего пятилетия и
окончательно распались
только в 1934 г. Одной из наиболее существенных функций организации
была контрабандная отправка ее членов в Палестину. В отчете «Геколуц в
России» опубликованном в 1932 г. в Тель-Авиве, дается точная цифра таких
отправок за период 1924-1930: 1034.
Общее число русских евреев,
которым за эти годы удалось вырваться в Палестину, систематически
уменьшалось: за двухлетие 1925-1926 г. оно еще равнялось 21,157, но уже в
следующие четыре года (1927-1930) их было не больше, чем 1197; с 1931
по 1936 количество иммигрантов из Советского Союза составляло 1848.
Разрешения заменить ссылку высылкой в Палестину чаще всего получались
благодаря личному ходатайству проф. Давида Шора, выдающегося пианиста,
который неоднократно давал концерты в Кремле для членов Совнаркома. С
большой благодарностью вспоминают многие российские сионисты также
первую жену Максима Горького, Екатерину Павловну Пешкову, чей дом был
открыт для всех «политических», нуждающихся в покровительстве и помощи.
8
Сионисты разных направлений были широко представлены среди многотысячной массы
политических заключенных. В 1928 г., в статье, напечатанной в «Кунтрес»,
Л. М. Штейнберг сообщал об имеющемся в его распоряжении поименном
списке 775 социалистов-сионистов (среди них 518 мужчин и 217 женщин с
детьми), томившихся в то время в советских тюрьмах и ссылке.
Корреспонденция в меньшевистском «Социалистическом Вестнике» от 3 мая
1928 г. сообщала, что в Енисейском Крае среди 60 с лишним политических
ссыльных было 12 сионистов разных направлений. Их часто загоняли малыми
изолированными группами в самые отдаленные пункты. В Кара-Калпатской
области Казахстана — в 750 верстах от железной дороги — 3 сиониста отбывали сроки в Турт-Куле, 2 в Чимбасе, и по 2 в Ходжелях и
Кунграде. Положение ссыльных было чрезвычайно тяжелое: все
систематически недоедали; было много туберкулезных и сердечных больных;
медицинская помощь была явно недостаточная. Обращение с ссыльными и
заключенными было жестокое. Избиения были обычным явлением, а убийства
были не редки. «Социалистический Вестник» от 10 июля 1928 г. сообщал,
что 17 февраля, во время прогулки на тюремном дворе Хивинской тюрьмы,
был без всякого повода выстрелом в затылок убит дежурным надзирателем сионист Самуил Бронштейн из Одессы.
Не редки были и случаи
самоубийства, особенно с тех пор, как ГПУ стала применять новый метод
деморализации сионистских рядов, вымогая от отдельных арестованных
письменные заявления об отказе от сионизма. За это они получали свободу,
а иногда и разрешение на выезд заграницу. В целом ряде случаев эта
практика вела к трагической развязке. В Екатеринославе бросился с моста
член союза сионистской молодежи В. Пиньковский: мотив — вынужденная ГПУ
подписка о выходе из организации и моральная невозможность примириться с
созданным этой подпиской положением. В Одессе 18-летнему юноше С.
Дроновскому обещали, что его отречение от сионизма не будет
опубликовано: когда оно появилось в прессе, он покончил самоубийством. В
Ташкенте повесился 22-летний А. Шпилька. В Альма-Ата покончил
самоубийством Цви Лисогор-Персиц.
Евсекция была раскассирована
в 1930 г. Но к тому времени последовательная антисионистская линия
стала официальной политикой режима, и преследования продолжались.
Сосланные сионисты не были возвращены из ссылки, и многие из тех, кто
уже отбыли свои сроки наказания, были просто «забыты» в заброшенных
углах Сибири или Центральной Азии.
Последняя цитадель
организованного подпольного сионизма — Центральный Исполнительный
Комитет ЦеирейЦион и Союза Сионистской Молодежи — была разгромлена в
сентябре 1934 г. в Москве; его члены были приговорены к долгосрочной
ссылке. Единстсвенный уцелевший член Комитета, Бенцион Гинзбург (Борис),
пытался еще в течение 2т/2 лет поддерживать связь между разрозненными сионистскими группами. Он
был арестован в феврале 1937 г., в самый разгар «ежовщины», и умер в
заключении.
9
После 1939 года, к массе
заключенных русских сионистов присоединились многие тысячи польских
сионистов всех направлений, которые в надежде спастись от немецкого
нашествия, бежали в районы, оккупированные советскими войсками и были
там арестованы за свое сионистское прошлое. Позже, та же судьба постигла
тысячи сионистов Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии и Сев. Буковины,
после аннексии этих стран Советским Союзом. Им вменялась в вину
«принадлежность к контр-революционной сионистской
организации» и активное сотрудничество с Британским шпионажем. Один из
таких арестованных, Ю. Марголин, рассказывает, что еще в 1941 г. он
встречал в лагерях крайнего севера ссыльных русских сионистских
деятелей; некоторые из них провели там по 16-17 лет, — «целое поколение
сионистов погибло в советских тюрьмах и ссылках».
Репрессии продолжались и в
годы Второй Мировой войны. Из Тегерана, который стал главным транзитным
центром для беженцев из Советского Союза, сообщали Еврейскому Агентству 2
февраля 1943 г.: «Немыслимо себе даже представить какую бы то ни было
возможность (сионистской) организации. Провокация процветает и каждый
дрожит за свою шкуру». В июле 1944 г., молодой сионист, который добрался
до Тегерана по пути в Палестину, писал своим товарищам: «Бессмысленно
было бы питать какие бы то ни было иллюзии насчет изменения отношения
(советской власти) к сионизму. Преследования очень суровы, хуже чем
когда бы то ни было». В Самарканде (Узбекистан) состоялся 20 мая 1944
года публичный «показательный процесс» против Моисея Лауфгас,
обвиненного в поддерживании связи с другими сионистами. Уже после войны,
22-23 августа 1945 г. судили за закрытыми дверями без допущения защиты
пять сионистов в Акмолинске (Казахстан) : они были приговорены к 8-10
годам лагеря.
Неуклонно продолжая свой
антисионистский курс внутри страны, Советская власть, заинтересованная в
симпатиях еврейского общественного мнения в Западных демократиях, время
от времени делала примирительные жесты в отношении сионизма и
сионистской работы в Палестине. В 1943 г., И. М. Майский, тогда товарищ
народного комиссара иностранных дел, включил Палестину в программу своей
поездки в ближневосточные страны, посетил еврейские колонии и фабрики, и
послал в Кремль восторженный отчет о своем посещении. В мае того же
года, артист С. Михоэлс, председатель московского Еврейского
Антифашистского Комитета, заявил, во время своего пребывания в Лондоне,
что «сионизм — великая идея», хотя она и не применима к евреям в
Советском Союзе, имеющим «глубокие корни в нашей стране». Несколько
времени спустя, советские власти согласились принять в подарок от
Гист
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:14 | Сообщение # 29 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| и в первую голову его палестинского авангарда — против английской
политики в Палестине, повидимому, несколько смягчила традиционное
коммунистическое представление о сионизме, как об «орудии Британского
империализма». Все же, когда в 1946 г. Бартлей Кром, член
Англо-Американской Коммиссии о Палестине, спросил в Лондоне Наркоминдела
Украины, Дмитрия Мануильского, верят ли все еще в Москве этому навету,
Мануильский ответил с усмешкой: «Сионисты не являются активными орудиями
Британского империализма, но д-р Вейцман и его группа настолько глубоко
убеждена в честности Англии, что Россия иногда чувствует, что они —
бессознательные орудия Британского империализма». Отношение к самой
Англо-Американской Комиссии было резко отрицательное, — частью потому,
что Советский Союз не был допущен к участию в ней. «Известия» от 30 мая
1946 г. писали о ней, как о «частном предприятии английского и
американского правительства».
Когда в апреле 1947 года
вопрос о Палестине был в полном объеме поставлен перед Объединенными
Нациями, А. Громыко вместе с делегатами Польши и Чехословакии активно
поддерживал предложение выслушать представителей Еврейского Агентства,
против которого боролись делегаты арабских государств. В своих
выступлениях Громыко, подчеркивая, что «еврейское население Советского
Союза... не имеет большого интереса к эмиграции в Палестину», признал,
что «аспирации значительной части еврейского народа связаны с вопросом о
Палестине и с будущей структурой этой страны». В явном противоречии с
прежней советской точкой зрения, настаивавшей на репатриации беженцев в
страны их прежнего поселения, Громыко на сей раз заявил, что «не может
быть никакого оправдания попыткам отрицать право... на создание
собственного государства»
за теми, кто остался в живых после нацистских жестокостей. Он также
настаивал на том, чтобы т. н. «великие державы» — члены Совета
Безопасности — не были исключены из состава Специальной Комиссии
Объединенных Наций о Палестине (UNSCOP) и выразил готовность Советского
Союза «взять на себя ответственность... не только за окончательные
решения, принятые О.Н. в отношении Палестинской проблемы, но также и за
поддержку этих решений». Общее собрание О.Н. отказалось стать на эту
точку зрения. Специальная Коммиссия о Палестине была составлена из
представителей одиннадцати стран, которые считались не заинтересованными
непосредственно в вопросе о Палестине. Советский блок был представлен
Чехословакией и Югославией.
Однако, позиции, занятые
Владимиром Симичем (Югославия) и Карлом Лисицким (Чехословакия) были
неодинаковы. Первый, вместе с представителями Индии и Ирана, высказался
за создание независимой общепалестинской федерации, состоящей из
Арабского и Еврейского государств. Второй, вместе с большинством
коммиссии, предложил раздел Палестины на два независимых государства,
еврейское и арабское, объединенных экономической унией. Сионисты
категорически отвергли первый план и условно одобрили второй. Арабы
отвергли оба. Соединенные Штаты были склонны поддерживать раздел, но
опасались, что арабские государства могут тогда всецело перейти на
сторону Москвы. Ключ ко всему положению вещей был в руках Советской
делегации.
В своей книге «State in the
Making», Давид Горовиц, принимавший, вместе с М. Шареттом и Э. Эпштейном
(Элатом), активное участие в закулисных переговорах того времени,
рассказывает, что отношение советской делегации оказалось неожиданно
дружелюбным. Два советских представителя, с которыми они были в
постоянном контакте, Семен Царапкин и проф. Борис Штейн, советский
ученый и «старый большевик», давно оторванный от всего еврейского,
проявляли несомненную симпатию к сионистским проблемам и интересам. Во
время одной из встреч в советском консульстве в Нью Иорке, Царапкин
принес бутылку вина и предложил тост — «За будущее еврейское
государство!». «Это было подлинное чудо», сказал Шаретт, докладывая в
тот же вечер об этом эпизоде на заседании Экзекутивы Еврейского
Агентства. Горовиц специально подчеркивает, что советские представители
нисколько не возражали против сионистских тесных контактов с американской
делегацией, о которых они были полностью осведомлены. Более того, когда
возникали какие-либо трудности, они часто советовали сионистам обсудить
вопрос с представителями Соединенных Штатов. В решающем голосовании 29
ноября 1947 г. весь советский блок подал голос за раздел (Югославия
воздержалась) и в последующие критические месяцы твердо отстаивал
занятую позицию. Когда в марте 1948 г. Американская делегация переменила
фронт и предложила «отложить» раздел и заменить его «временным
trusteeship», А, Громыко резко атаковал это предложение и настаивал на
осуществлении первоначального решения О.Н. Через два дня после
провозглашения еврейского государства, Москва признала его de jure
(признание Вашингтоном произошло на 48 часов раньше). Когда армии
соседних арабских стран атаковали Израиль, Громыко призывал Объединенные
Нации признать этот шаг актом агрессии, Чехословакия с одобрения Москвы
стала главным поставщиком оружия, в котором импровизированная армия
Израиля остро нуждалась. С молчаливого одобрения Кремля страны
Советского блока допускали или даже поощряли массовую еврейскую
эмиграцию: между 15 мая 1948 г. и 15 мая 1952
296.813 еврейских иммигрантов из Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии и Болгарии высадились в Израиле.
Советская линия в
Объединенных Нациях несомненно вытекала в первую очередь из желания
вытеснить Англию из Палестины, ослабить Британские позиции на Среднем и
Ближнем Востоке и создать возможность советского проникновения в этот
стратегически важный район. В расчет входила также перспектива
воспользоваться для этой цели русскими евреями в Палестине, как
возможными носителями советского влияния.
10
В этих надеждах Москва,
однако, просчиталась. Элиминирование английского влияния не повлекло за
собой усиления советских позиций. Вместо этого на Среднем Востоке стали
все растущим фактором Соединенные Штаты. Израиль не высказывал
склонности превращаться в советский сателлит. Да и Москва с самого
начала не допускала эмиграции «своих» евреев в Израиль. С 15 мая 1948 г.
до конца 1951 г. только четыре старухи и один инвалид получили
разрешение на отъезд из Сов. Союза в Израиль. Сионизм
— как идеология и движение — остался в Сов. России нелегальным. Те, кто рассчитывали, что занятая советским правительством
на международной арене про-израильская позиция благоприятно отзовется
на отношении к сионистским настроениям внутри страны, разочаровались
очень скоро и весьма жестоко.
В сентябре 1948 г., Голда
Меерсон (Меир)), первый посол Израиля в Сов. Союзе, вместе со штатом
своего посольства, в день еврейского Нового Года посетила Московскую
главную синагогу. Корреспондент Нью-Йоркской «Herald Tribune», Иосиф
Ньюман, описывает оказанный ей прием, как «небывалый» в течение тридцати
лет советской диктатуры: «Огромная толпа евреев заполнила всю улицу
перед синагогой. Мужчины и женщины плакали от волнения, восклицая — «Мы
ждали этого дня всю свою жизнь! За Израиль! Будущий год в Иерусалиме!»
Синагога была украшена знаменами; на самом большом из них было крупными
еврейскими буквами написано: «Израиль Рожден», на другом — «Эрец Израиль
Возродился»... После богослужения, сотни евреев пешком проводили
делегацию до отеля Метрополь, где она была временно расквартирована.
Демонстрация того же типа повторилась неделю спустя в ИомКипур — Судный
День. Вскоре советские евреи стали приходить IB Израильское посольство с
просьбами о визах на въезд в Израиль и о содействии в получении
разрешения властей на выезд».
Эта яркая манифестация
накопившихся в советском еврействе про-сионистских чувств вызвала острую
реакцию со стороны властей. Аресты и высылки возобновились. Израиль
стал для советского режима фактором не столько международного, сколько
внутренне-политического характера, как моральная притягательная сила для
советского еврейства. Однако, в период 1948-1953 г.г. советское
правительство в общем еще воздерживалось от активного вмешательства в
дела Среднего Востока. Так, в течение двадцати месяцев оно совсем не
реагировало на тройственную Англо-Французско-Американскую декларацию от
25 мая 1950 г.,гарантировавшую существующие границы и «баланс
вооружения» для стран Среднего Востока. Это выступление западных
демократий было впервые упомянуто, — да и то лишь между прочим, — в
советской ноте от 28 января 1952 года. Отношение к самому Израилю в это
пятилетие могло бы быть определено, как «недружелюбное равнодушие»,
причем элемент недружелюбности определялся, как уже отмечено,
преимущественно соображениями внутреннеполитического порядка. Еврейское
население Советского Союза, с его глубокой привязанностью к Израилю и
сильными симпатиями к
Западу, рассматривалось, как явно «неблагонадежный элемент», а Израиль —
как основной источник этой неблагонадежности. Анти-еврейские и
анти-израильские тенденции Сталинского режима были органически
переплетены. Пресловутый «докторский заговор», инсценированный ГПУ в
январе 1953 года, повлек за собой огульную анти-еврейскую и
анти-сионистскую травлю. «Известия» от 13 января 1953 г. писали о
«грязной физиономии сионистского шпионажа». Это, в свою очередь, вызвало
острое негодование в Израиле. 9-го февраля неизвестные подложили бомбу в
советское посольство в Тель-Авиве. Обвиняя израильскую полицию в
соучастии, Москва три дня спустя прервала дипломатические отношения.
5-го марта умер Сталин, а
4-го апреля Московское радио сообщило, что «докторский заговор» был
провокацией и что виновные в ней будут преданы суду. Атмосфера
значительно разрядилась. В течение кратковременного, сравнительно
мягкого режима Георгия Маленкова, дипломатические отношения с Израилем
были возобновлены (20 июля 1953 года). Русским евреям стало несколько
легче получать визы на выезд к своим детям в Израиль. 16-го июля
достигнуто было соглашение о превращении советской миссии в Тель-Авиве и
Израильской в Москве, в посольства.
Но уже в половине 1954 года
произошли перемены. Власть перешла к Н. С. Хрущеву. В 1955 году началась
«активистская» линия в советской внешней политике. 17-го апреля 1955 г.
в «Известиях» появилось сообщение Наркоминдела о том, что «положение на
Среднем Востоке сильно ухудшилось за последнее время» и что «в
интересах мира... Советский Союз сделает все, чтобы установить более
близкие отношения со странами Среднего Востока». Советские «культурные
миссии» и спортивные группы стали частыми гостями в Египте, Сирии и
Лебаноне. В сентябре 1955 года Чехословакия, с благословения Москвы,
заключила с Египтом договор о поставке оружия в обмен на хлопок. Сама
Москва предложила оружие Сирии и Сауди-Аравии, с которой были
возобновлены дипломатические отношения; возобновлен был также
советско-йеменский договор 1927 года.
Советская Россия вернулась
на Средний Восток. Но в первые месяцы этого нового курса внешней
политики Израиль не играл заметной роли. Сближение СССР с Нассером не
вызвало немедленного открытого антагонизма к Израилю. Но уже 29 декабря
1955 г., в своем докладе на Верховном Совете СССР, Н. С. Хрущев заявил:
«Советский Союз симпатизирует желанию арабских народов добиться подлинной
независимости... С другой стороны, Израиль с первого дня его
существования занял угрожающую, враждебную позицию в отношении своих
соседей. За Израилем стоят империалисты, стремящиеся использовать его в
своих собственных интересах».
В течение всего последующего
года Москва делала все от нее зависящее, чтобы обострять
арабско-израильские отношения, раздувать национальные и социальные
конфликты, натравливать население арабских стран на «империалистские»
западные демократии и на находящийся в их лагере Израиль. Премьер Бен -
Гурион 21 октября 1957 г. в своей речи в Кнессете подчеркнул, что
положение на Среднем Востоке «существенно изменилось... Силы,
соперничающие в этой области, являются не столько местными силами,
сколько блоками восточных и западных держав, во главе которых стоят два
наиболее могущественные государства — Советский Союз и Соединенные
Штаты».
Национализация Суецкого
канала Нассером встретила полное одобрение Советского правительства,
заявившего 9 августа 1956 г., что «этот акт является совершенно
легальным, вытекающим из суверенности Египта». Во время Синайской
кампании советский премьер Н. А. Булганин в ноте от 5 ноября 1956 г.,
адресованной правительству Израиля, — которая и по содержанию и по тону
была гораздо более резкой, чем соответствующие ноты, посланные в тот же
день правительствам Франции и Англии,
—
заклеймил участие Израиля в этой военной операции. Он требовал от
Израиля «прекратить аггрессию, остановить пролитие крови, отозвать свои
войска с Египетской территории». Советский посол в Израиле был отозван в
качестве «предупреждения, которое должно быть соответственно оценено». 6
ноября Московское радио сообщило, что Египет просил об отправке
советских «добровольцев» и что много советских офицеров запаса
отозвались на этот призыв.
В феврале 1957 г. Советский
Союз, в качестве санкции за «агрессию против Египта», прекратил доставку
нефти Израилю. Советский посол вернулся в Тель-Авив только в апреле
1957 г. — после того, как Израиль эвакуировал все завоеванные позиции. В
беседе с Элеанор Рузвельт в октябре того же года, Хрущев напомнил, что
80 миллионов арабов противостоят одному миллиону евреев в Израиле и
угрожающе прибавил: «Если Израиль будет продолжать свою теперешнюю
политику, он будет уничтожен».
Однако, несмотря на
напряженную атмосферу, многочисленная Израильская делегация была в июле
1956 года допущена к участию в Международном Празднике Молодежи в
Москве. Советские евреи встретили участников израильской делегации с
теплотой и энтузиазмом, свидетельствовавшими об их глубокой
привязанности к возрожденному еврейскому государству. Московские евреи и
тысячи специально приехавших из провинции восторженно аплодировали
израэлям, где бы они ни появлялись, выпрашивая «на память» израильские
открытки, значки, спичечные коробки, брошюры, марки; многие приглашали
делегатов к себе домой, присылали им трогательно-дружеские записки. Во
время самих торжеств полиция не вмешивалась. Но потом советские евреи
дорого заплатили за этот взрыв про-израильских чувств. Как только
разъехались иностранные делегации, тысячи участников про-израильских
демонстраций были под разными предлогами сняты со службы; многие были
арестованы и сосланы. Около 120 таких ссыльных были направлены на сроки
от 15 до 17 лет в Воркуту, 450 километров от Ледовитого Океана.
Дипломатические
представители Израиля подвергались неоднократно разного рода
неприятностям. Атташе Израильского посольства Элиау Хазан был 7 сентября
1957 г. арестован в Одессе и после 26-часового допроса выслан из
Советского Союза. В июле 1960 г. орган профессиональных союзов «Труд»
обвинял сотрудника посольства Якова Кельмана в распространении
«анти-советской литературы» — в частности, ежемесячника «Вестника
Израиля», выпускаемого на русском языке в Тель-Авиве. Год спустя первый
секретарь посольства Яков Шаретт был обвинен в шпионаже и вынужден
немедленно покинуть пределы Союза. Попытка устроить свидание между
Бен-Гурионом и Хрущевым была 3-го мая 1960 г. Москвой отклонена, как
«преждевременная».
11
В то же самое время, как с
удовлетворением отметил Тель-Авивский «Вестник Израиля» в августе 1959
г., делегаты Израиля на устраиваемых в Сов. Союзе съездах и
конференциях, неизменно встречали корректный, а порой даже дружественный
прием. Члены Израильской делегации на Московской сессии Европейской
Экономической комиссии при Объединенных Нациях отметили, что власти
проявляли к ним внимательное и предупредительное отношение, позволили
им продлить на две недели пребывание в стране и посетить интересовавшие
их города. Однако, как отмечают израильские делегаты, евреи, занимающие
ответственное положение в области строительства, при встречах нередко
скрывали свое еврейское происхождение и опасались принимать израильский
технический материал на русском языке, который охотно брали инженеры и
технологи нееврейского происхождения. О дружественных отношениях с
советской делегацией сообщали также израильские делегации на 52-ой
конференции Международной Авиационной федерации (ФАИ) в Москве. Делегаты
СССР и всех Советских республик голосовали за избрание представителя
Израиля в товарищи председателя ФАИ. Советские представители проявили
большой интерес к хозяйственному развитию Израиля и некоторые из них
уверяли, что несмотря на официальную политику, русский народ относится к
Израилю с уважением и симпатией.
Семичленная Израильская
делегация играла выдающуюся роль на интернациональном конгрессе
ориенталистов в Москве; профессор Бен-Гур представлял Израиль на
интернациональном геологическом съезде в советской столице; на съезде
писателей Александр Пен прочел доклад об израильской поэзии. Наряду с
этим советская делегация приняла участие в 5-м интернациональном
биологическом конгрессе в Израиле, и проф. В. Благовещенский
многозначительно отметил, что посещение Израиля дало ему возможность
сравнить с действительностью те представления об Израиле, которые были у
него до его приезда в страну. Однако, весь советский блок, под разными
предлогами, уклонился от участия в международной конференции,
посвященной роли науки в развитии новых государств, созванной в Рековоте
в августе 1960 г. с участием представителей целого ряда афро-азиатских
стран.
12
Однако, это сотрудничество
Израиля с новыми государствами в области технического прогресса вызывает
острую критику со стороны советской пропаганды. В июне 1960 г., в связи
с заключением соглашения о технической помощи между Нигерией и
Израилем, передача Московского радио на арабском языке заклеймила
Израиль, как «лакея на службе английских, французских и американских
империалистов, стремящихся совместными усилиями поработить прежние
африканские колонии». В том же духе писали «Известия» от 13 декабря i960 г.
(«Троянский Конь НАТО в Африке»). Отношения с Израилем все
обостряются...
В советской литературе и
прессе Израиль и сионизм во всех его оттенках описывается, как подлинное
чудовище. Специальная брошюра К. Иванова и 3. Шейниса, «Государство
Израиль, его положение и политика», выпущенная в 1958 г.
Госполитиздатом, изобилует злопыхательными и невежественными
извращениями. Ю. Марголин, который имел терпение внимательно прочесть
ее, нашел в ней тысячу вольных и невольных ошибок и явно клеветнические
комментарии. Брошюра выдержала два издания и разошлась в
150.000
экземпляров. Изобилует крупнейшими «неточностями» также глава об
Израиле в работе Юрия Басистова и Инокентия Яновского «Страны Ближнего и
Среднего Востока», опубликованной в том же году в Ташкенте. Советская
пресса, столичная и провинциальная, неизменно описывает Израиль, как
«послушное орудие в руках американских и англо-французских
империалистов» («Львовская Правда» от 14-го декабря 1958 г.).
Израильская действительность неизменно рисуется в самых мрачных красках и
советским евреям настойчиво внушается, что понятие «Земли Обетованной»
не больше, чем реакционный мираж. Некий Григорий Плоткин, который в июле
1958 г. посетил Израиль с группой 12 советских туристов, даже написал
на эту тему специальную драму «Земля Обетованная», оказавшуюся, однако,
настолько бездарной, что ее жестоко раскритиковал московский журнал
«Театр». Советские газеты, словно по специальному заказу, пестрят
кричащими заголовками на одну и ту же тему: «Нет, это не рай»!,
восклицает автор статьи в московской «Вечерней Москве» от 4-го января
1960 г.; статья в августовском номере (1960 г.) журнала «Огонек»
озаглавлена «Стон из рая»; «Советская Молдавия» (в номере от 30-го
сентября 1960 г.) уговаривает своих читателей; «Не верьте измышлениям об
Израильском «рае», в московском политическом еженедельнике «Новое
Время» (20-го января 1961 г.) Зиновий Шейнис настаивает, что «Израиль не
стал раем для трудящихся — пророки сионизма их обманули».
Это до монотонности
настойчивое разоблачение «миража Израильского рая», несомненно
свидетельствует о том, что тяга к Израилю в советском еврействе широко
распространена и что если бы эмиграция в Израиль была разрешена, то
сотни тысяч воспользовались бы этой возможностью. По настоящее время
такого разрешения не последовало,
хотя еще в 1956 г. Хрущев сказал американскому социологу д-ру Жерому
Дэвису: «Я убежден, что придет время, когда все евреи, желающие
переехать в Израиль, смогут это сделать». Подобное заверение Хрущев дал в
1958 г. г-же Элеанор Рузвельт, а год спустя — также группе Американских
ветеранов Второй Мировой Войны.
Одной из возможных форм
легализации еврейской эмиграции в Израиль является так-наз.
«воссоединение семей», т. е. разрешение родителям, детям, братьям,
сестрам и т. д. соединиться с их близкими в Израиле. На вопрос,
адресованный ему на конференции печати в Вене, одобряет ли советское
правительство такую процедуру, советский премьер Хрущев ответил, что
никаких ходатайств об этом от советских граждан не поступало и что,
напротив, многие русские евреи в Израиле теперь ходатайствуют о
возвращении в Советский Союз. Однако, Голда Меир, министр Иностранных
Дел Израиля установила, что к тому времени русскими евреями были поданы
9236 просьб о позволении поехать к родным в Израиль. Подавляющее
большинство таких ходатайств остались без удовлетворения. «Вестник
Израиля» напечатал выдержку из трогательного письма 58-летней вдовы к ее
единственной дочери в Израиле, которая, по просьбе матери послала ей
три вызова:
«Дорогие
мои, любимые деточки. Должна Вам сообщить свое большое горе, что мне
вновь отказали в разрешении на поездку к Вам. Теперь что я должна
делать? Я не знаю, как могу Вам писать: руки дрожат и сердце еле
держится во мне... Дорогая, золотая моя, родная, любимая доченька, ты
меня прости, что такое письмо пишу. Я не хотела тебе горе причинить, но
что делать»...
Некоторые наблюдатели
советской действительности, однако, убеждены, что в не слишком
отдаленном будущем Советский Союз, в той или иной форме, будет вынужден
разрешить эмиграцию своих еврейских граждан в Израиль. Они мотивируют
этот прогноз тем, что положение еврейского меньшинства становится все
более ненормальным даже с точки зрения самого режима. Четыре десятилетия
советской власти не привели к вытравлению национального самосознания
еврейского меньшинства. Даже культурно ассимилированное молодое
поколение продолжает чувствовать свою принадлежность к еврейству, а в
старшем поколении национальные традиции все еще сильны и живучи. Израиль
стал в представлении широких слоев советского еврейства если не «раем»,
то символом еврейского достоинства и нормальной национальной жизни.
Все это, разумеется,
абсолютно неприемлемо для советского режима. Во времена Сталина, режим,
возможно, не постеснялся бы огулом депортировать всех носителей подобных
чувств и настроений в самые гиблые места дальнего севера. Но теперь
подобный способ «решения еврейского вопроса» уже и политически и
психологически неосуществим. «Воссоединение семей», которое дало бы
выход накопившемуся тяготению к Израилю, значительно разредило бы
напряженную атмосферу в советском еврействе. Ведь в Советском Союзе
трудно найти семью без родственных связей в Израиле.
13
В середине октября 1964 г. А. Н. Косыгин заместил Никиту Хрущева на посту премьер-министра Советского Союза.
В первые 15 месяцев после
смены власти не наблюдалось какой-либо перемены в советской позиции по
вопросу об эмиграции евреев в Израиль для соединения с находящимися там
родными. Выездные визы выдавались лишь в редких случаях и только пожилым
людям, притом преимущественно жителям бывших прибалтийских стран,
Буковины и Бессарабии. В 1965 году было выдано в среднем по 50-60 виз в
месяц.
В 1966 году наступило
значительное улучшение. В некоторые месяцы до 300 эмигрантов из СССР
приезжало в Израиль и общее число за год составляло около 2.700. Многие
из новых эмигрантов (были молодые люди. Они приезжали с женами и детьми.
Среди них были люди свободных профессий и с техническими
квалификациями.
Большие надежды вызвало
заявление Косыгина, сделанное в Париже 3 декабря 1966 года. В ответ на
вопрос корреспондента американского телеграфного агентства, советский
премьер заявил: «Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы удовлетворить
желания тех семейств, которые стремятся соединиться, даже если они для
этого должны нас покинуть. Против этого с нашей стороны нет и не будет
никаких принципиальных возражений».
Советские газеты подхватили
это заявление и подтвердили, что оно сделано с ведома и согласия всех
правительственных органов. Конечно, это чрезвычайно обнадежило советское
еврейство и число прошений о визах значительно возросло. В прежние
времена многие воздерживалиеь
от страха возможных репрессий: были случаи, когда ответы на
затребованные у служебного начальства справки о претендентах на визу
приводили к неприятным последствиям, как напр., исключениям из
университетов и т. п. Иногда детей просителей заставляли публично (пред
соучениками по школе) поносить своих родителей и торжественно обещать не
последовать за ними -в случае эмиграции.
Теперь можно было надеяться,
что такие случаи больше не будут иметь места. Некоторые просители при
подаче прошений приносили с собой номера американской газеты, в которой
заявление Косыгина было напечатано.
Тем не менее, уже скоро
выяснилось, что правительственные круги оказывают упорное сопротивление
какомулибо облегчению выезда евреев из Советского Союза.
В ряде статей в советской
прессе указывалось, что первоначальная реакция на парижское заявление
Косыгина была слишком оптимистической. В январе 1967 т.
в газете «Советская Молдавия» появилась статья под заглавием «Страна
обетованная без прикрас» — длинное описание ужасающих условий жизни,
которые ожидают эмигрантов в Израиле. Статья в газете «Советская Латвия»
пошла еще дальше — в ней прямо говорилось, что эмиграция в Израиль для
воссоединения с семьей есть акт не-патриотический и оскорбительный для
советского народа.
Советский долг 1верности
советскому отечеству должен стоять выше каких-либо семейных
привязанностей. Истинный смысл таких газетных тирад был хорошо понят
теми, кто намеревался хлопотать о выездной визе...
В то же время правительство
Израиля употребляло все усилия, чтобы наладить лучшие отношения с
Советским Союзом. Еще весной 1967 г. вновь назначенный израильский
делегат в Объединенных Нациях Гидан Рафаель заехал по дороге в Нью-Йорк в
Москву и провел там целую неделю, чтобы установить личный контакт с
руководителями московской ближневосточной политики. Такую же попытку
сделал израильский министр труда Игал Аллон, ездивший в Ленинград в
качестве тлавы делегации на международный съезд по социальному
страхованию.
Но советская позиция оставалась непоколебимо враждебной. Главные адресаты советского военного снаряжения
— Египет и Сирия — получили
военную помощь на сумму около двух миллиардов долларов. Наряду с этим,
Москва оказывала всемерную политическую поддержку воинственному
арабскому национализму, направленному против Израиля. Советские
представители в Объединенных Нациях систематически
налагали вето на все резолюции Совета Безопасности, осуждающие акты
агрессии со стороны Сирии. Когда египетский президент Нассер закрыл для
Израиля доступ в Тиранский пролив, СССР не только одобрил этот акт, но
пригрозил военной интервенцией против каждого государства, которое бы
осмелилось принять меры к восстановлению свободы судоходства в этом
проливе.
Опираясь главным образом на
эту советскую поддержку и на обильное снабжение современными военными
орудиями со стороны СССР, Египет и Сирия, усиленные в последнюю минуту
присоединением Иордана, окружили Израиль стальным кольцом. Но в памятные
дни от 5 по 11 июня 1967 года израильская армия и авиация нанесли
решительное поражение армиям трех арабских соседей, разрушив при этом
сотни МИГ'ов и танков советского производства.
Советское правительство,
несмотря на свое глубокое разочарование столь неудачным употреблением
полученного от него военного снаряжения, продолжало и даже усилило свою
политическую' поддержку арабских стран. 10-го июня 1967 г. СССР порвал
дипломатические отношения с Израилем. За ним последовали все государства
Советского блока (Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария и Югославия),
кроме Румынии. Советский делегат в Совете Безопасности Николай
Федоренко заклеймил Израиль кличкой «агрессор» и старался перещеголять
арабских делегатов в их инвективах и угрозах, направленных против
Израиля. Ту же линию политики продолжал затем советский премьерминистр
Косыгин, приехавший в Нью-Йорк для участия в созванной по инициативе
Советского Союза Генеральной Ассамблее. В своей вступительной речи
Косыгин безоговорочно стал на позицию арабских делегатов, с большой
резкостью осудил образ действий израильского правительства и внес
резолюцию с требованием немедленного очищения всех занятых израильскими
войсками территорий, уплаты репараций за военные убытки и угрозой
санкций в случае неисполнения этих требований. Косыгину с большим
достоинством отвечал израильский министр иностранных дел Абба Эбан.
Предложенная Косыгиным резолюция встретила поддержку только со стороны
делегатов арабских стран, и взамен ее делегат Югославии внес резолюцию,
по которой требовалось только безоговорочное очищение занятых
территорий. Однако, и эта резолюция не получила требуемого большинства в
две трети голосов в Генеральной Ассамблее.
В то же время советское правительство аннулировало выданные выездные визы
сорока русских евреев, которые уже успели продать все свое имущество и
приобрести проездные билеты в Израиль.
Когда советский посол
Дмитрий Чувакин вручал израильскому министру иностранных дел ноту о
разрыве дипломатических отношений, Абба Эбан выразил ему свое сожаление и
указал на то, что Израиль всегда придавал большое значение и высоко
ценил свои отношения с СССР. При этом он выразил надежду, что
дипломатические отношения смогут скоро возобновиться на основе более
справедливого отношения советского правительства к проблемам, стоящим
перед Израилем и к агрессивной политике арабских стран.
Навязанная Израилю война
была для него борьбой за свое существование, в которой он встретил
сочувствие со стороны прогрессивных и миролюбивых кругов всего мира.
Еще, конечно, преждевременно
судить о том, когда восстановятся нормальные отношения между Израилем и
Советским Союзом. Несомненно предстоят еще моменты подъема и моменты
упадка в этих отношениях. Много будет зависеть от общего политического
положения в мире и, в первую очередь, от обострения или ослабления
русско-американского соперничества на Ближнем Востоке.
Июль 1967 года.
ЛЕОН ШАПИРО
|
| |
| |
| yura | Дата: Воскресенье, 09.06.2013, 04:14 | Сообщение # 30 |
|
Генерал-майор
Группа: Администраторы
Сообщений: 427
Репутация: 0
Статус: Offline
| ЕВРЕИ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ ПОСЛЕ СТАЛИНА Приезжающие из России
передают, что смерть Сталина была воспринята русскими евреями, как
избавление от непосредственной страшной опасности, но также как начало
смутных дней, грозящих всякими бедствиями личного и национального
характера. Историю этого тяжелого времени можно будет, конечно, писать
только после того, как объективные научные исследователи получат доступ к
материалам, находящимся в государственных или частных, — если таковые
еще имеются, — архивах. Все же, анализируя материалы и сведения, которые
проникли на Запад, можно сказать, что судьба пощадила Россию и русских
евреев. Вскоре после второй мировой войны сталинский террор принял
воистину страшные формы и размеры и грозил затмить ужасы "Ежовщины"
конца тридцатых годов. В начале 1950-х годов еврейские аспекты
сталинской политики приняли совершенно маниакальный характер и
увенчались пресловутым делом врачей. Берия освободил еврейских врачей и,
как по мановению волшебной палочки, из советской печати исчезли
писания, отдававшие антиеврейским душком. Уже в апреле 1953 г. советское
правительство открыто обвинило двух ответственных чиновников из
полицейского аппарата в подготовке фальсифицированных документов и в
необоснованных обвинениях, жертвами которых явились граждане,
привлеченные к этому делу. Русское еврейство вздохнуло свободнее.
В 1957 году Хрущев стал
полным хозяином партии и страны. Он оставался у кормила правления до
конца 1964 г., и его отношение к евреям и к еврейскому вопросу в
критические по-сталинские годы имело особенно важное значение для судеб русского еврейства.1 Еще рано высказывать
1 С любезного разрешения Американского Еврейского Ежегодника, я использовал
для настоящей работы мои обзоры, печатавшиеся в изданиях Ежегодника до
1967 г. включительно. В дальнейших ссылках на эти обзоры, Ежегодник
сокращенно обозначается тремя заглавными буквами: «А.Е.Е.».
суждение об отношении к
еврейскому вопросу его преемников Брежнева и Косыгина, но мы,
разумеется, отметим те перемены, которые произошли в 1965 и 1966 г.г.
Перепись 1959 г.
Многолетние опоры о числе
евреев в Советском Союзе кончились в 1959 г., когда в Москве
опубликовали результаты переписи. Некоторые исследователи отнеслись
довольно подозрительно к цифрам из Москвы, утверждая, что они не дают
подлинной картины русского еврейства в послевоенный период. В рамках
нашей статьи мы не можем входить в оценку советской статистики, но
должны отметить, что перепись 1959 г. дает обширный и солидный материал
демографического характера, в том числе и цифры о положении евреев в
интересующий нас период.
Согласно переписи, 2.267.814
евреев жили в пределах Советского Союза на 1 января 1959 г. и таким
образом евреи составляли приблизительно 1,1% всего населения страны.
Приводим данные о географическом распределении
еврейского населения. Советские республики Число евреев Р.С.Ф.С.Р. 875.3072 Украинская ССР . 840.311 Белорусская ССР . 150.084 Молдавская ССР . 95.107 Узбекская ССР . 94.344 Грузинская ССР . 51.5823 Азербайджанская ССР . 40.204 Латвийская ССР .
36.592 Казахская ССР .
28.048 Литовская ССР .
24.672 Таджикская ССР . 12.415 Киргизская ССР . 8.610 Эстонская ССР . 5.436 Туркменская ССР . 4.078 Армянская ССР . 1.024 Всего в СССР . 2.267.814 2
Р.С.Ф.С.Р. овключает Дагестанскую А.ССР. — 21.427, Еврейскую Автономную Область — 14.269, Татарскую А.С.С.Р. — 10.360, Башкирскую А.С.С.Р. — 7.467, Чечено-Ингушскую А.С.С.Р. — 5.223, Кабардино-Балкарскую А.С.С.Р. — 3.525, Бурятскую А.С.С.Р — 2.691, Северо-Осетинскую А.С.С.Р. — 2.082.
3
Грузинская ССР . включает Абхазскую А.С.С.Р. — 3.332, Южно-Осетинскую А.С.С.Р. — 1.723, Аджарскую А.С.С.Р. — 1.617.
Вышеприведенная таблица
свидетельствует прежде всего о значительных изменениях в географической
структуре еврейского населения. В результате войны и нацистской
оккупации, число евреев в исторически сложившихся местах их концентрации
на Украине и Белоруссии сильно уменьшилось, особенно если мы примем во
внимание расширенные границы современной Украины. Относительно
увеличилось число евреев, живущих среди русского и нерусского населения
Р.С.Ф.С.Р. и, что особенно важно, — создались новые еврейские центры в
азиатских частях Сов. Союза, состоящие не только из местных евреев, но
также из новых пришельцев из Украины, Белоруссии, Литвы и т. д. По
данным переписи, свыше 300.000 евреев находилось в этих районах, — т.-е.
приблизительно 13% всего еврейского населения России. Естественно, что в
этих условиях разбросанности, сопротивление ассимиляционным процессам
существенно уменьшилось. Мы не можем входить в детали, но несомненно,
что новая географическая картина русского еврейства, стабилизировавшаяся
в послесталинские годы, безусловно окажет большое влияние на его
национальный и культурный облик.
Следует также отметить, что
из общего числа 2.267.814 евреев — 1.030.629 были мужского и 1.237.185 —
женского пола; 2.161.702 представляли городское население, и только
106.112 числились среди сельского населения. Сельское население
включает, повидимому, значительное число представителей технических
профессий, работающих в деревне или обслуживающих колхозы. Другими
словами, после всех революционных потрясений и войны русское еврейство в
основном сохранило свой характер городского населения. Приобщение
евреев к сельскому хозяйству, т. н. процесс аграризации, окончился
провалом, несмотря на все усилия в этом направлении общественных
еврейских организаций и в начальный период даже государственной помощи,
оказанной еврейским земледельческим колониям.
На 1 января 1967 г.
еврейское население Сов. Союза достигло приблизительно 2.543.000. Эта
цифра основана на исчислениях советской статистики об естественном
приросте населения Советского Союза. По этим данным, естественный
прирост доходил до 17 на тысячу в 1959, 1960, 1961 г.г., до 15 на тысячу
в 1962, 14 — на тысячу в 1963, 13 — на тысячу в 1964, 12 — на тысячу в
1965 и 11 — в 1966. Конечно, при этом мы исходим из предположения, что еврейское население увеличилось в той же пропорции, что
и другие народы СССР. 4
Религиозная жизнь
Советская конституция 1936
г. обеспечивает свободу вероисповедания и гарантирует свободу
богослужения для верующих всех существующих в Советском Союзе религий.
Но практика, как известно, совершенно иная, а еврейское население в Сов.
Союзе продолжает оставаться "на особом положении". Дело не только в
том, что в условиях советской действительности евреи, придерживающиеся
правил о кошерной пище и соблюдающие субботу и праздники, подвергаются
разным формам общественного остракизма. Уже после смерти Сталина
советская пресса сообщала о т. н. "общественных судах", организованных
>в Кишиневе и, возможно, в других местностях. Обвинялись верующие
евреи, которых судили за приверженность к "старым обрядам", за
"суеверие" и т. д. Евреи в течение веков привыкли к такого рода
отношению к своим религиозным традициям и поэтому такие "процессы" вряд
ли могли их заставить отказаться от соблюдения библейских предписаний.
Гораздо существеннее для
религиозных евреев была практическая невозможность совместить выполнение
обрядов с установленными порядками в советских учреждениях и на
фабриках и заводах, где все по необходимости работают. Особенно трудно
приходится молодежи, т. к. участие в религиозных "двадцатках", или
посещение молитвенных домов грозит закрыть им доступ в высшую школу или
помешать продвижению по службе.
Из источников, заслуживающих
доверия, передают, что в разных городах России верующие евреи, как
некогда мараны, приспособляются к советским условиям и создают
своеобразные формы сопротивления официальному безбожничеству. Они служат
ночными сторожами в предприятиях, редко встречаются с начальством — их
мало видят и им удается кое-как соблюдать закон о субботнем отдыхе.
Однако, в советских условиях 20-ых и 30-ых годов русские евреи не сумели
сохранить своего самостоятельного общинного религиозного устройства.
Этот общинный уклад — "три Б", как писал когда-то В. Лацкий-Бертольди:
"Бет-Гакнесет, Бет-Га-мидраш и Бет-Олам" (синагоги, дома мо
Статистические данные взяты из книги «Итоги всесоюзной переписи
населения 1959 года», Москва 1962. См. также А.Е.Е. № 65, 1964 г., стр.
267-268 и № 68, 1967 г., стр. 380.
литвы и учения, кладбища)
издавна составлял основной базис еврейского религиозного быта. При этом,
в традиционных еврейских общинах (признанных или непризнанных законом)
всегда играли особую роль раввины. Но еврейские общины были закрыты уже в
1919-1920 г.г. и еврейское население оказалось в положении корабля,
плывущего без руля и без ветрил. В этом отношении почти ничего не
изменилось и после смерти Сталина.
Согласно существующему
законодательству, еврейская религиозная деятельность регулируется
декретом от 8 апреля 1929 г., установившим права и обязанности всех религиозных обществ — христиан, мусульман, евреев и т. д.5 Этот декрет предусматривает, что всякое общество верующих должно состоять,
по меньшей мере, из 20 граждан не моложе 18-ти лет от роду. Эти
"двадцатки" по существу заменили еврейские общины, но их права строго
ограничены кругом вопросов, касающихся непосредственно молитвенных домов
и их управления. Всякая иная деятельность, как, например, организация
кооперативов, обществ взаимной помощи или религиозных школ строго
воспрещена законом. Члены двадцаток не имеют права владения
синагогальными зданиями, могут только арендовать здания синагог и имеют
право производить денежные сборы на содержание арендованных ими
молитвенных домов среди единоверцев. Все члены "двадцаток" несут лично и
коллективно ответственность перед властями за деятельность религиозной
группы, к которой они принадлежат. Разумеется, каждая "двадцатка" должна
быть зарегистрирована местными органами власти, которые могут по своему
усмотрению и отказать в регистрации. К сожалению, нельзя установить
число еврейских "двадцаток", ныне зарегистрированных в Советском Союзе.
Некоторые данные появились в печати, но они основаны на случайной и
непроверенной информации, полученной из отдельных городов и в разное
время. Необходимо подчеркнуть ограничительную политику советских властей
по вопросу о создании районных или центральных еврейских религиозных
учреждений. Закон о "двадцатках" предусматривает возможность созыва
районных и областных конференций, разумеется, после предварительного
уведомления и с согласия властей. Хотя вопрос о центральной еврейской
религиозной организации сам по себе довольно сложен, нет сомнения, что в
настоящих условиях создание такого рода центра встретило бы поддержку
местных общин.
5 А.Е.Е. № 57, 1956 г., стр. 418.
Такого рода центральные
учреждения, с разрешения властей, как известно, существуют среди
православных, магометан и пр. Православная церковь, пользующаяся особыми
привиллегиями, имеет широко поставленную центральную организацию.
Четыре центральных духовных учреждения допущены среди магометан в
европейской части Сов. Союза и Сибири, в Средней Азии и Казахской
С.С.Р., на Северном Кавказе и в Закавказье.6 Но до сих пор еврейское население не получило разрешения на создание
центрального учреждения. Еврейские "двадцатки" работают в условиях
полного отсутствия всякой координации, и местные раввины лишены
возможности созвать совещание для обсуждения текущих религиозных дел.
Представители православной
церкви неоднократно получали разрешение и выезжали заграницу—в С. Штаты,
Швейцарию, в Израиль и др. страны. Католикос армянской церкви посетил
Иерусалим в 1962 г., мусульманские пилигримы во главе с муфтием
Зиявутдином Бабахановым посетили Мекку и Медину в 1963 г.7 Но и в этом отношении евреи находятся на особом положении.
Представители религиозных евреев никогда не имели возможности выехать
заграницу по делам своих единоверцев. В 1963 г. Синагогальный Совет
Соед. Штатов официально пригласил московского раввина Левина в Нью Иорк,
но Левин ответил, что он не может приехать т. к. он "стар и болен".8
Гонения на еврейские
религиозные общины приняли более решительные формы, когда волна арестов
прокатилась по Сов. Союзу в 1960 г. Казалось, что Хрущев возвращается к
сталинским методам: многие еврейские деятели были арестованы по
обвинению в шпионаже и в связях с "посольством одного из
капиталистических государств". Три руководителя общины в Ленинграде были
приговорены в октябре 1961 г. к разным срокам тюремного заключения — Т.
Р. Печерский — на 12 лет, Е. С. Динкин — на 7 лет и Т. А. Каганов — на 4
года.
В том же году три руководителя Московской общины
—
Рошаль, Гольдберг и еще один еврей, имя которого нам не удалось
установить, были осуждены на три года заключения. Согласно сообщению
Евр. Телегр. Агентства, ряд ответственных руководителей еврейских общин в
разных городах были местными властями отстранены от их должностей.
Среди них Е.Т.А. назвало Бардоха (Киев), Фрида
о
«Известия», Москва, от 11 авг. 1963, А.Е.Е. № 65, 1964, стр. 270. 7
«Известия», от 23 мая 1963. А.Е.Е. № 65, 1964, стр. 271. 8 А.Е.Е. № 65.
1964,. стр. 271 .
(Минск), Каоба (Вильно), Иерусалимского (Ташкент) и Зильбермана (Рига).9 После отбытия четырехлетнего заключения Каганов вернулся в Ленинград в 1966 г.1 0 Повидимому, репрессивные меры, принятые по отношению к руководителям
еврейских общин, были продиктованы желанием советских властей прекратить
какие бы то ни было сношения между русскими евреями и представителями
израильского посольства. Однако, в последующие годы советская
администрация отказалась от массовых репрессивных мер по отношению к
еврейским общинам, вызывавших общие протесты в Западной Европе и Америке
и, насколько нам известно, массовые аресты руководителей еврейских
общин не повторялись.
Синагоги
Война и гитлеровская
оккупация разрушили почти все еврейские синагоги на Украине, в
Белоруссии и Литве. Советские органы власти, по окончании войны, не
только ничего не сделали для восстановления еврейских молитвенных домов,
но, напротив, систематически препятствовали усилиям местного еврейского
населения отстроить или отремонтировать старые, чудом уцелевшие здания.
Евреи-делегаты на международном студенческом конгрессе, посетившие
Россию в 1954 г., были поражены убожеством и одряхлением зданий синагог
даже в Москве и Ленинграде. По всей стране старые синагоги исчезали, а
новых не строили. Известный апологет еврейской политики Со;в. Союза
Соломон Рабинович объяснял упадок синагог тем, что "наш народ верит в
спутников и не занимается религией". Однако, данные о ликвидации синагог
правительственными органами, принявшей почти массовый характер в
хрущевский период, говорят совершенно о другом. Отнюдь не за недостатком
молящихся, а по указу властей были закрыты синагоги в следующих
городах: Свердловск (Сибирь), Пятигорск, Грозный (Кавказ), Жмеринка,
Житомир, Кременчуг, Полтава, Черновицы, Львов (Украина), Саратов,
Казань, Тула, Оренбург (РСФСР), Ковно (Литва), Калараш, Сороки (Молдавия), Бобруйск, Минск (Белоруссия).1 1 Одновременно местные власти запрещали т. н. "миньоны", т.-е.
богослужения, устраиваемые верующими на частных квартирах, в Харькове,
Одессе и Витебске.
|
| |
| |
| |
