Хотя постоянно семья Гойзманов проживала в Чуднове на Волыни, Иехиль Гойзман со своим оркестром "гастролировал" по свадебным приглашениям, приглашениям русских и польских помещиков и по всему западу Российской империи, а также выступал с концертами в Румынии, Австро-Венгрии и даже выезжал (в 1902 году) в США. Прадеду неоднократно предлагали бросить кочевую жизнь и вступить в оркестр Киевского Оперного театра, но он отвергал все подобные предложения из-за необходимости играть там по субботам.

По степени известности в еврейском музыкальном мире у прадеда в те годы был только один конкурент Авраам-Мойше Холоденко по кличке "Педоцер", живший в соседнем Бердичеве. Кстати, ещё о фамилиях: в таких оркестрах все музыканты, как правило, имели кроме официальных фамилий и фамилии-клички по названиям инструментов, на которых они играли. Так, мой прадед Иехиль Гойзман отзывался и на фамилию Фидельман (т. е. скрипач), его зять на фамилию Флейтман (флейтист) и т. д.Оркестры Гойзмана и Педоцера не были оркестрами в современном понимании этого слова. В этих оркестрах зрелые музыканты совмещали выступления на публике с обучением музыке детей, которые, как правило, жили в одной из комнат в доме музыканта-учителя. В оркестре Иехиля Гойзмана обучались и его дети, и дети родственников, и дети из семей иногородних музыкантов. На полном пансионе в доме прадеда под присмотром его жены моей доброй прабабушки Добии, или, как её ласкательно называли, бабы Добци, жили многие юные скрипачи. В частности, Иехиль Гойзман был первым учителем знаменитого скрипача ХХ века "вундеркинда" Миши Эльмана. Именно прадед снабдил юного Эльмана деньгами на дорогу и рекомендательными письмами к своим петербургским друзьям-музыкантам, с просьбой помочь молодому дарованию поступить в Петербургскую консерваторию.Иехиль Гойзман умер от склероза сердца, как записано в "метрических книгах об умерших евреях по местечку Чуднову", оставив четверых сыновей и двух дочерей. Дочери Эсфирь (в замужестве Радехова) и Хава (в замужестве Флейтман) хорошо играли на фортепиано. Старший сын Исаак скрипач. Во время гастролей в США он женился и навсегда остался в Америке. Второй сын, Лейб, играл на многих инструментах, но его истинным призванием, ставшим позднее и основным занятием, было изготовление и ремонт скрипок и деревянных духовых инструментов (флейт, кларнетов и т. п.). Третий сын, Лазарь, также был скрипачом, а четвёртый Иосиф-Вольф (мой дед) играл на корнете, трубе и других "медных" духовых инструментах.

В те давние годы каждый еврейский кагал (община) был строго разделён на "цехи" по потомственным специальностям. При таком укладе жизни в течение столетий дети обучались специальностям у своих родителей, и браки заключались между молодыми людьми из семей, принадлежавших к одному и тому же кругу, т. е. владевших одной и той же специальностью. Наличие у каждой семьи своей наследственной специальности, с одной стороны, предотвращало конкуренцию в пределах одного местечка, а, с другой стороны, в детях генетически "по наследству" отшлифовывался всё более и более высокий профессионализм. В семьях музыкантов это природные музыкальные задатки, музыкальный слух. "Цехи" имели свою "табель о рангах", по которой специальность "музыкант" ценилась довольно низко.о вечно так продолжаться не могло, и к началу 20 века, естественно, цеховой уклад еврейского кагала начал быстро разрушаться. Не прошла эта "революция" и мимо нашей семьи: мой дед Иосиф-Вольф влюбился в девушку не своего круга. Шейна (так звали мою будущую бабушку) была дочерью весьма уважаемого винокура Иона Васермана, известного на всей Украине специалиста по строительству спиртовых и сахарных заводов. Богач Васерман с трудом дал согласие на свадьбу дочери с каким-то "музыкантишком". Согласие было обставлено требованием к жениху, чтобы он навсегда отказался от своей профессии. И дед отказался. В качестве приданого невесте дали большой одноэтажный дом и предложили молодым самим зарабатывать себе на жизнь, открыв в этом доме ресторан, благо место выгодное: в самом начале центральной улицы, на въезде в местечко, если ехать от железнодорожного вокзала. Говорят, этот дом в Чуднове цел до сих пор и в нём всё также находится то ли ресторан, то ли столовая.Итак, самая большая комната дома была переоборудована под так называемый ресторанный зал, молодые наняли повара и официантов, бабушка торжественно заняла место за кассой, а дедушка... А дедушка "внезапно" был избран начальником городской пожарной команды! И выбор местечковой общины был не случайным! В те времена традиционно первейшей обязанностью всех пожарных были бесплатные концерты танцевальной музыки для всех желающих в городском саду! Так кому же ещё как не Иосифу Гойзману быть главным пожарным и капельмейстером духового оркестра? Так дед перешёл из музыкантов-профессионалов в музыканты-любители

Вскоре пошли у них дети. Но за отход от традиций общины почти всех его детей природа наказала отсутствием музыкального слуха. Исключением был только старший сын Иегуда. Рано научившись играть на скрипке в домашнем оркестре своего деда, он ещё ребёнком играл в ресторане отца, затем кончил консерваторию по классу фортепиано. Позднее играл на аккордеоне в джазовых оркестрах крупных московских ресторанов, во время войны 1941 1945 гг. играл во фронтовой концертной бригаде Леонида Утёсова, а после войны в эстрадном оркестре Всесоюзного Радио. Мой отец, Рувим, в семье деда был четвёртым. Он родился в 1909 году. Но из-за тяжёлых родов моя бабушка умерла, и дед Иосиф-Вольф вскоре женился вторично. По старинному обычаю и по предсмертному пожеланию Шейны его женой стала незамужняя младшая родная сестра покойной. Звали её Витой, и был ей в ту пору всего 21 год. Конечно, это был брак без любви, брак, навязанный традициями и приказом отца, который нарушить она не посмела. И свалились на молоденькую Виту нежданно-негаданно четверо детей старшей сестры. Но стать им второй матерью она так и не сумела. Иегуда, старший сын Шейны, из-за небольшой разницы в годах с мачехой до конца жизни звал её по имени.

Впоследствии родила Вита деду Иосифу ещё одного сына и дочь Мейера и Гиту. Новорождённого Рувима отдали в деревню какой-то мамке-кормилице, и в родную семью он был возвращён только в трёхлетнем возрасте, чужой для беременной мачехи, и никому не нужный. Благодаря революции 1917 года отец получил уже чисто светское образование, окончив еврейскую семилетнюю школу, был даже членом детской еврейской политической организации "Спартаковский союз". О своей причастности к этой организации отец сказал мне как-то под большим секретом лишь в начале 1950-х. Под секретом, ибо после создания в СССР пионерской организации, "Спартаковский союз", как и другие детские организации, был закрыт, как контрреволюционный, враждебный советской власти.

В четырнадцатилетнем возрасте, после окончания школы, папу отдали в ученье некоему Левину, владельцу кустарной ремонтной мастерской. Хозяин был мастером на все руки. Он сам и двое его учеников (собственных детей владельцам мастерской) успешно чинили всё, чем были богаты обитатели местечка и голытьба всех окрестных деревень и сёдла, и велосипеды, и примусы, и кастрюли. Для папы и для детей самого Левина это была настоящая школа мастерства! Но вскоре началось всеобщее насаждение социалистических программ, исчезли кустари-одиночки, закрылись мелкие артельные мастерские, а многочисленные местечковые мастеровые, оставшись без работы, потянулись в поисках счастья в крупные города. Папа поехал в Киев, где в это время уже жила его старшая замужняя сестра Мариам, моя тётя Маша. Комната, которую получил её муж, занимавший тогда какой-то видный партийный пост, была на Подоле в самом старинном районе Киева, густо заселённом евреями. Ушер Анбиндер, так звали мужа тёти Маши, прописал отца в своей комнате, устроил его слесарем на завод, а сам с женой вскоре уехал в Москву, получив новое назначение.

Квартира была на третьем этаже углового трёхэтажного дома и состояла из одной громадной комнаты площадью в 51 квадратный метр, доставшейся отцу, ещё одной маленькой комнаты, где жил сосед Гриша Мичник, и общей кухни. Окна комнаты отца выходили с одной стороны на набережную Днепра, а с другой стороны на тенистую Борисоглебскую улицу. А ещё в этой комнате был угловой балкончик.
В 1933 году в эту комнату отец привёл жену, Малку (Машу) Портную из Бердичева, мою маму. Я же родился 31 июля 1935 года, и в честь своей матери Шейны папа назвал меня Шимоном.

Вскоре в Киев в поисках счастья приехал из Чуднова и старший брат отца Евсей (дядя Сея). Когда он решил жениться, нашу комнату перегородили фанерными стенками, выгородив "переднюю" комнатку, из которой можно было попасть в обе комнаты. Мы остались в большей комнате с видом на набережную, а дядя Сея с молодой женой за перегородкой в меньшей и без балкончика с видом на Борисоглебскую улицу. Затем в Киеве объявилась младшая сестра папы Гита, которая с мужем и дочкой Майей стала жить в передней; позже из Чуднова приехала двоюродная сестра мамы, Рая Пастернак, для которой мама поставила кровать рядом со своей. В 1937 году появилась на свет моя двоюродная сестричка Софа (дочь дяди Сеи), а у соседа Гриши дочь Рита. Жили все вместе, тесно, общими радостями и, как водится, не без мелких обид.

А затем началась война. Недели через три после начала войны к нам из Чуднова приехали последние жившие там Гойзманы прабабушка Добця, дедушка Иосиф-Вольф с бабушкой Витой. С большими трудностями, на случайном транспорте они с младшим Мейером (инвалидом) добрались до Киева и затем эвакуировались в глубь России. Из стариков Гойзманов до конца войны дожила только бабушка Вита.

А из Иерусалимского Зала Имён "Яд-Вашем" мне выслали скорбный список из около 300 имён евреев, оставшихся в оккупированном фашистами Чуднове и погибших там.